Василий Субботин - И настал мир

Это был он, Пятницкий.

Знамя его поставили на рейхстаге рядом с другими знамёнами, а его… Разные бывают судьбы, у него — своя, особая судьба.

Когда под вечер, после артиллерийской подготовки, атака была возобновлена и бойцы его батальона подбежали к рейхстагу, Пятницкий лежал перед подъездом. И чтобы его не затоптали, его отнесли и положили у колонны. Так было… А потом о нём забыли. А когда хватились — его уже где-то похоронили. Скорее всего, в братской общей могиле.

Он уронил своё знамя перед самыми ступенями.

Пётр Пятницкий — рядовой. Впрочем, насколько помнит это теперь его командир, за два, за три дня до броска к рейхстагу ему присвоили младшего сержанта. А он был связным у комбата.

Мы тогда писали о нём в нашей дивизионке, но дальше дивизионки это не пошло. А после имя его стало реже называться.

Он погиб и ничего этого не знает… Но живёт на Брянщине его жена и его теперь уже взрослый сын. И как узнал я недавно, все эти годы они считают своего отца пропавшим без вести…

Он пришёл к нам в дивизию незадолго до наступления на Висле. Это Пятницкий, когда через наши тылы из крепости Шнайдемюль выходила окружённая группировка и немцы отчаянно двигались по дороге вслед за танками, с автоматами, прижатыми у бедра, он, ночью, поставил свой пулемёт на перекрёстке и расстроил их плотную колонну… Об этом и о том, как поднимал он бойцов, залегших перед каналом на площади, можно было бы рассказать подробно. Но я пишу, только как он бежал и как погиб, чтобы знали вы, кто был этот солдат, упавший с флагом перед подъездом рейхстага…

Всё чаще мы, знавшие его, говорим о нём, и судьба его уже не даёт нам покоя.

Не будем забывать мёртвых. Они делят славу с живыми.

Я долго тогда выспрашивал у них, как всё это было и что они испытывали… Но так и не смог занести в мою записную книжку ничего, кроме их имён да кратких биографий.

Разве вот это: что на площади у канала они были впереди пехоты на тридцать метров, а в рейхстаге, когда разыскивали ход наверх, с ними был замкомбата Берест. И ещё: что поставили во столько-то часов. Только это… Подробности, по-видимому, казались им вроде бы ненужными, неуместными и как бы несовместимыми с торжественным актом установления Знамени Победы.

Но может быть, я теперь расскажу всё это за них.

Они были в здании, где ещё сражались. И вверху, над ними, и внизу, на первом этаже, всё ещё шёл бой… Ориентироваться было трудно. Окна замурованы. Темень! И нельзя разобрать в темноте, куда какой ход ведёт и куда ставить. Никто им этого не сказал… Ведь надо не просто куда-нибудь, а повыше. Чтоб далеко было видно всем.

Но вот она, лестница. Как раз то, что им нужно! А рядом, с площадки, ещё одна. Эта выводит прямо на крышу. Как светло ещё здесь! Они думали, что давно уже глубокая ночь! Как хорошо, что крыша плоская… Куда же привязать? Над карнизом — бронзовое изваяние. Всадник. Нет, над всадником нельзя. Получится, что это он держит знамя… Опять гремят по крыше осколки. Надо поторапливаться! А что, если туда, на купол… Как редки эти железные рёбра! И лестница перебита и оторвана, надо карабкаться по каркасу… И непрочные и уж очень ржавые переплёты. Но лучше не смотреть вниз. Там провал зала, висишь, как над ущельем. Только холодок у сердца… И — что это? — вроде цел, не ранен, а из-под ног уходит крыша… С купола — на площадку. Ещё лезть! Кружится голова (какие они верхолазы!). Вот и площадка. Да! Только не смотреть вниз… Привязали, притянули. Привязали ремнём, притянули чехлом. Всё молча. Только теперь они посмотрели на него. С каким грохотом оно развёртывалось там, вверху, над ними. Каким сразу оно стало сильным. Теперь им надо быстрей пробраться к своим.

А они и не знали, что ставят Знамя Победы.

Мы закончили войну на неделю раньше, чем солдаты других фронтов. Им ещё предстоял марш на Прагу, они шли ещё к Эльбе, а мы уже отвоевались…

Утром второго мая во всём Берлине не было слышно ни одного выстрела. Только камни всё ещё дымились, да остывшую золу и пепел поднимал весенний ветерок.

Это ощущение жизни без войны было так ново. Я решил весь этот день посвятить осмотру в Берлине тех мест, о которых пока у меня не было ещё никакого представления. Мне хотелось ознакомиться с центральным, как я предполагал, районом, которого я совершенно не знал, как не знал его никто из нас, поскольку был он по другую сторону рейхстага.

Я вышел из главного выхода и через две-три минуты стоял уже у бранденбургских ворот. Они почти примкнули к рейхстагу.

Здесь, под аркой, её колоннадой, было сумрачно и прохладно. Проёмы — широченнейшие проезды между колоннами — были заложены кирпичом. Только боковые узкие проходы оставались незабаррикадированными. Поверху, через весь фронтон, какая-то наполовину обитая или обвалившаяся неразборчивая надпись… Ворота велики, громоздки. Они мне показались кособокими. Возможно, так и было — от прямых попаданий.

Я уже намеревался идти дальше, но неожиданно начался дождь. Начался сразу, ни с того ни с сего, как это бывает только в такой весенний, солнечный день. Майский дождь! Крупный, частый, прямой, благоухающий ливень.

Лучшего места спрятаться от дождя, чем под этой аркой, не могло быть, ни одна капля не залетала сюда, под тяжёлые своды.

Я стоял и смотрел на обливаемый потоками дождя город, на мрачные остовы выгоревших и почерневших разрушенных домов — скоро они совсем скрылись за сеткой дождя, — на парящиеся взорванные мостовые и не сразу заметил прислонившегося к колонне солдата. Он стоял здесь, как видно, ещё до того, как я сюда пришёл. С карабином у плеча, усатый, пожилой человек… В прорыжелой, измятой ушанке. Хотя ушанки вроде бы уже сняли, Берлин брали уже в пилотках.

Я заговорил с ним и тут же по привычке, свойственной, должно быть, лишь очень молодым газетчикам, записал у себя в блокноте: «Рядовой Андрюшин Кирилл Егорович». Боец не удивился нисколько, что я записываю. Он отнёсся к этому как к обычному делу или постарался показать мне, что это так.

После первых фраз того обычного короткого разговора, когда узнаётся, кто из какой части и откуда родом, я поделился, помню, наблюдением, что эти самые Бранденбургские ворота, под которыми мы укрываемся, сделаны не более и не менее как на ширину всей улицы. Солдат со мной согласился и сказал мне, что в Берлине ему уже приходилось бывать. Я, помнится, удивился, потом решил, что, наверное, он из тех наших солдат, которые были в плену. Но нет, оказывается — нет. Но тогда, может, ещё в империалистическую? Солдат отрицательно мотает головой. Я ничего не понимаю: он был здесь в 1912 году. Был с экскурсией. Приезжал вместе с воспитанниками Императорского лицея в Петербурге. Нет, сам он не был воспитанником. И лекций он в лицее тоже не читал. Служил привратником… Помнит, проезжали под этими воротами.