Аркадий Минчковский - 13 разных историй

— Слышал, — утвердили. Поздравляю! — протянул он руку Витяю.

Потом оглядел его с головы до ног.

— Хоро-ош!

Когда вошли в комнату, где их уже ожидали, Светлана даже всплеснула руками :

— Ах, до чего ты элегантный!

В своём ослепительном виде Витяй предстал перед Чукреевым.

А дальше произошло нечто, никем не предвиденное, такое, о чём и рассказывать — только расстраиваться.

Счастливый тем, что старанья его не пропали даром и должное впечатление произведено, Витяй снял берет и, поклонившись, как учили в школе, сказал :

— Здравствуйте!

И вдруг у всех, кто был в комнате, одновременно вытянулись лица. Владимир Павлович Чукреев вскочил со стула и так посмотрел на Витяя, что можно было подумать, увидел зашедшего на студию ихтиозавра. Он хотел что-то сказать, но только открыл рот и, не произнеся ни звука, снова опустился на стул. Глаза Генриха, казалось, пробьют очки и вот-вот выскочат наружу. Толстый Одуванчик застыл с обалделым выражением на лице. Маг окаменел в кресле, резко повернувшись в сторону Витяя, а Светлана негромко ахнула и сжала руками голову.

Витяй понял, что произошло что-то страшное. Но что? Немая картина продолжалась несколько секунд. Затем всё выяснилось. Одним прыжком рослый Чукреев очутился около Витяя и, ткнув пальцем в его надушенный ёжик, хрипло, как будто от ужаса лишился голоса, крикнул:

— Кто?! Кто это сделал?

Витяй погладил себя по ровному месту, где ещё вчера торчал нелепый хохолок.

— Я. Я сам, — запинаясь, произнёс он и понял, что натворил что-то неладное.

Владимир Павлович заходил по комнате. Он гневно сверкал глазами на всех, кто в ней был.

— Чудовищно! Феноменальная бестолковщина. . . Кто проглядел?! Кто не предупредил его?

Одуванчик и Генрих сделались красными, как маки. Молча они уткнулись глазами в пол.

— Ты видишь, Маг... Ты видишь? И я годами работаю с такими помощничками! Режиссёры, ассистенты — деятели! . . — выкрикивал Чукреев уже не грозным, а скорее плачущим тоном. — Ах, какой материал сгубили! . . Что это была за славная физиономия с хохолком! Григорий Михайлович, когда я ему показывал пробу, смеялся, как ребёнок... А что это теперь — образцовая английская школа, ребёнок — мечта классной воспитательницы, гогочка-мальчик?! Нет, не могу! . . Всё насмарку! . . Ну, куда мы с ним теперь?!

Сердце Витяя провалилось к подошвам новых ботинок и больше уже не поднималось. Поняв, в чём дело, он всё ещё гладил бывший хохолок, словно от этого волосы могли вырасти. Даже Лёшка, который ещё недавно до конца не верил в успех Витяя, теперь имел растерянный вид.

— Как это ты ещё веснушки себе не стёр?— спросил Маг.

— Наша вина. . . Моя, Владимир Павлович,— выдавил из себя Генрих.

— Что мне от ваших признаний, — махнул рукой Чукреев и опять повернулся к Витяю.

— Сколько нужно отращивать такой хохол?

Витяй пожал плечами. Откуда он знал. До вчерашнего дня он не стригся с половины лета.

— Месяц, не больше! — пришла на помощь Светлана.

— Месяц! — Чукреев свистнул, как мальчишка. — Месяц!! Да что вы?! Через месяц мы должны отснять пятьсот метров. И так постыдно затянули. Натура плачет. Не начнём через два дня, всех со студии прогонят. Меня первого. И правильно сделают. — Он немного помолчал и, печально глядя на Витяя, продолжал:

— Нет, увы, с этим другом придётся расстаться. Возьмём того маленького... Завтра его снова на пробу! Сделать такие же веснушки! Да проверьте, а то ещё явится и вовсе без головы.

На Витяя он смотрел так, будто хотел сказать: «Ну, брат, и подвёл же ты меня! Никогда не ожидал от тебя такого». Другие на него не обращали уже внимания— только записывали, что говорил главный режиссёр. Лишь стоящий у дверей Василий Васильевич — он вошёл сюда позже — глядел понимающе, по-товарищески.

И тогда Витяй, припомнив гримёрную, осмелел :

— Владимир Павлович, может, я в паричке?

Как ни был расстроен Чукреев, но и он не выдержал, рассмеялся вместе со всеми :

— Нет, брат, не получится. В кино вообще парики плохо выходят.

Тут вперёд выступил Лёшка, тряхнул своими неостриженными вихрами и говорит :

— Может, тогда я выйду?

Но Чукреев только помотал головой и опять к Витяю:

— Очень и очень печально. Мы оба с тобой, что называется, погорели... Бывает.

— Мы его на эпизоды вызовем, — сказал Генрих.

Чукреев мотнул головой и, уже обернувшись к своим, скомандовал :

— С этим вопросом всё. Давайте работать.

Генрих взял у Витяя пропуск и размащисто подписал.

— Всего. Адрес у нас есть.

Уже в коридоре их догнал Василий Васильевич, обнял Витяя за плечи:

— Ты это, знаешь, не придавай большого значения... Тут и не то бывает. Меня раз три месяца на жаре в рыцарских латах снимали, лошадь в чёрный цвет перекрашивали, а потом на экране я только её зад и увидел. Это, в общем, кино. — И он пожал руки Витяю и Лёшке.

Ни на остановке трамвая, ни пока ехали домой не говорили ни слова. Но когда уже шли по Дегтярному, Лёшку прорвало.

— И надо же тебе было подстригаться! — сказал он.

— А ты где был?

— Я видишь какой.

— Так тебя же не брали.

— И взяли бы — ничего бы не состриг, даже мыться бы не стал. Может, им такой и нужен.

— Врёшь ты всё. Ты всегда потом очень умный бываешь,— отрезал Витяй и отвернулся, не желая продолжать разговор.

У ворот расстались.

— Завтра с утра засяду географию зубрить, — сказал Лёшка.

В грустном одиночестве поднимался Витяй по лестнице. До второго этажа он всё ещё печалился о случившемся. Потом вспомнил, что Василий Васильевич, прежде чем стать народным артистом, грузил пароходы и пять лет учился в институте. Между третьим и четвёртым этажами Витяй подумал о том, что мать, может, даже будет довольна тем, что его не взяли в кино. Ведь больше всего она хотела, чтобы он хорошо учился. И Витяй решил, что будет в этом году приносить только пятёрки и четвёрки. Пусты если ей это так уж нужно! Приближаясь к площадке пятого этажа, он уже приходил к заключению, что не очень-то и хотел сделаться артистом. Гораздо лучше, например, выучиться на космонавта. То ли ещё увидишь! И уже совсем в неплохом настроении нажимал кнопку звонка в квартиру.

Вы, конечно, видели наш дом? На Петроградской стороне, недалеко от площади Льва Толстого. Он стоит как гранитная стена, в которой пробили окна и двери. В этом доме мы с Валёнкой и живем всю нашу жизнь. Валёнка — мой брат, а я его сестра. Дома меня зовут Шуриком. Мы близнецы и родились в один день. Все говорят — хорошо, что я родилась девочкой, а он мальчиком, а то бы нас только путали. Но я старше Валёнки, хотя он меня старшей сестрой не признаёт. Ну и пусть! Я с ним не спорю. Потому что, во-первых, всё равно знаю, что старше на десять минут, а во-вторых, — спорить с нашим Валёнкой!.. Дальше сами узнаете.