Михаил Фарутин - Четвёртый Харитон

Ребята опять натолкнулись на след полозьев, а между следом полозьев отчётливо были видны и следы больших лаптей.

Смерч пронёсся над покосами, над полем, вернулся к болоту, взбудоражил опять чуть успокоившуюся воду, ворвался за болотом в тайгу и ослабел. Ребятам было видно, как падали на лес носимые круговертью кусты, трава, прошлогодняя листва, как разлетались в разные стороны пришедшие в себя освободившиеся из плена птицы и как падал следопыт Сила около гусей, бьющих крыльями.

— Засечь по компасу градус приземления! — приказал командир.

— Есть засечь по компасу, — ответил Востроглаз, — только я отчётливо вижу сосну, на которую он опустился.

— А я ясно слышал, как ломались сучья дерева, на которое плюхнулся Сила.

На плоту, который смастерили ребята из трёх брёвен, связав их ивовыми вицами, следопыты переправились через болото.

— За мной, быстрее. Обстоятельства не терпят промедления…

— Го-го-го-го! — прокричал командир.

Тишина.

— Вперёд, бегом!

Через колодины, обросшие мхом, кувырком.

Через бурелом, где ползком, где поверху.

Вода из-под ног веерами хрустальных брызг — в разные стороны. Пот глаза заливает.

— О-го-го! — донеслось до ребят. Сила отозвался. Повеселели. Обрадовались — и пуще вперёд.

— Андрей! Андрей!! Андрей!!! — кричали они.

В бору, под сосной в два обхвата, что вершиной в ясную погоду звёзды по ночам в небе считает, а в пасмурное утро в тучах умывается, у костра сидели следопыты и сушили до нитки промокшую одежду.

Андрей рассказывал:

— Успел ли я лечь по команде, не упомню. Сжало меня со всех сторон — ни дохнуть, ни голоса подать, и глаз открыть не могу. А потом, как поволокло по земле да головой о землю рраз-рраз — искры из глаз фонтанами, а свету не вижу. Я это, значит, ногами-то дрыг-дрыг, а земли-то и не чувствую, опереться что-то на неё не могу. Кое-как открыл глаза, и тут сразу и в жар и в холод кинуло. Земли-то подо мной нет, и лес и болото как-то сбоку от меня, и я мимо лечу. «Эх, думаю, пропал, этак мимо Земли да в космос». А долго ли?

— Ну уж сразу и в космос, — вздохнул Тонкослух.

— А тут как крутанул этот самый смерч, — продолжал Андрей, — я глянул: земля подо мной и лес подо мной. Ещё больше перепугался. Ежели с такой высоты шлёпнусь — лепёшка из меня на земле, да и всё. А в этой самой круговерти около меня и листья, и травы, и кусты, и верхушки ёлок и сосен, и птицы разные, как неживые, крылья распустили, головы туда-сюда болтаются, их оглушило, значит, не иначе. Тут вспомнил я Мюнхаузена и хвать одного гуся за ноги, другой рукой — другого гуся, тоже за ноги, и держу крепко-крепко. Авось, думаю, спасут меня эти гуси. Когда очухаются, полететь захотят, и куда им со мной лететь — силы не хватит, а крыльями-то хлоп-хлоп. Я и спущусь на крыльях-то, что на парашюте. Так и случилось, стихла круговерть — гуси ожили и ну крыльями махать, а я их за ноги держу, и всё спускаюсь ниже и ниже, и бух на сосну, с сосны на землю. Огляделся — дровни под сосной стоят, а рядом плуг двухлемешный и борона. Вот, думаю, куда след-то нас вёл. А людей нет. И следов от лаптей нет. Одни лосиные следы и есть, да и только, — закончил свой рассказ Андрей.

— Решение задачи усложнилось, — заключил командир, — но… — взмахнул рукой наотмашь, будто шашкой при рубке лозы.

дружно подхватили ребята. Эхом отозвался и зазвенел сосновый бор.

Эх и денёк!

Солнышко греет. Небо голубое-голубое, без единого облачка. От земли испарина прозрачными волнами подымается.

На поле Заречном людно.

В рокоте тракторов тонут людские голоса и конское ржание. Вспаханная полоса всё шире и шире. За тракторами подлётывают стаи чёрных-белоклювых грачей, да проворно ныряют между пластами вывернутой земли серенькие, в чёрных передниках, трясогузки — вечные спутники пахаря.

Председатель вёл первую борозду и не сходил с трактора, пока хозяйки не принесли пахарям завтрак: только что выпеченные, ещё горячие, караваи ржаного хлеба, парное молоко, вкрутую сваренные яйца, пироги с рыбой, пироги с солёными рыжиками. Еда немудрёная, но сытная. Так заведено в «Вешних водах»: хлеб хлебом-солью встречать.

После завтрака Харитон Харитонович направился в деревню по своим председательским делам. Много дел у председателя.

Идёт по склону поля к реке председатель. На душе радостно: машины работают, семена отборные, механизаторы один к одному — гвардейцы. Ребята на поле, что муравьи, земле кланяются. Постигают науку пахаря. Наука эта трудная, сложная. Знает председатель, что никакая академия не сделает из человека пахаря, коли с малых лет земле мало кланялся. Радостно на душе у Харитона Харитоновича.

И как-то помимо своей воли — не хотел: ещё обида сердце не оставила, — глянул в сторону Овсяной полянки. Глянул и остановился. Видит: по пахоте полянки человек на коленках ползает.

«Кто бы это и зачем?» — подумал председатель, повернул и зашагал к полосе.

— А, Митрич, — ещё не доходя до полосы, узнал председатель Ковчу, — добрый день!

— Добрый день, — подымаясь с колен, ответил старик, — как ты сказывал, полянку вспахали ночью, так вот гляжу, всё ли тут как надо сделано.

— Ну и как?

— Хороший пахарь был, будь он неладен, ни одного зёрнышка поверху нет, да и землю, что пух, разделал. Овсище, скажу тебе, Харитон Харитонович, в этом году будет — редкость. Примета такая есть.

— Какая примета?

— Примета-то? Да очень простая. Эту примету каждый пахарь должен знать. Берёза в эту весну больно много соку даёт. А коли много соку — сей овёс, без хлеба не будешь. Вот какая примета. А с таким овсом, что здесь вымахнет, смело в Москву на выставку ступай.

— Какая выставка, Митрич, коли мы пахаря даже не знаем.

— Нашёл о чём тужить. Пахарь объявится. Ты, Харитон Харитонович, близко это к сердцу не принимай. Пошутили ребята, ну и всё. Наш народ до шуток горазд, сам знаешь. На шутку и ты шуткой. Дело-то и наладится.

— Спасибо, Митрич, на добром слове, — загадочно улыбнулся председатель. — Да шутка-то вроде бы великовата.

— В большом деле малая шутка, что иголка в стогу сена, — засмеялся старик.

Вязкое торфяное болото, залитое весенней водой, стало непроходимым для человека, даже для богатыря-великана. В этом убедились следопыты, переправляясь на плоту. Колья, которыми они толкали плот, местами не доставали дна. И, решив, что воз переправлен через болото только на плоту, ребята надеялись найти этот плот, и не только плот, а и пахарей, как они думали, беспечно спящих у костра или в шалаше. А ведь богатыри после богатырской работы и спят богатырским сном — беспробудно по двое, по трое суток.