Алки Зеи - Петрос идет по городу

Костас Агаринос был красивый молодой мужчина, высокий и темноволосый, но Петросу в тысячу раз больше нравился Яннис с его кадыком, и он ни на кого не променял бы своего друга Кимона, который отогревал его руки в своих карманах, когда они бегали вместе по городу с кистью и краской.

Сидя в уголке возле печурки, Петрос слушал разговоры старших. Потом Костас Агаринос звучным певучим голосом читал свои стихи. Антигона тоже прочла стихи, конечно Агариноса.

— Вы та самая девушка, которая оставила на моем столе цветок? — спросил он.

Глаза у Антигоны сияют, как звезды, щеки пылают. «Какая очаровательная девочка!» — восхищаются чужие мамы. И мама гордится своей дочерью. По случаю праздника школьный зал украшен цветами. Мама в синем нарядном платье выглядит красивей всех мам. Когда Антигона кончает декламировать на сцене стихи, мама, слегка сжав ей руку, говорит: «Пошли домой. Тихонько выйдем из зала. У меня в духовке жарится телятина с картофелем. Боюсь, как бы не сгорела». Как бы не сгорела! Петрос вскочил: как бы не сгорела телятина!..

Он задремал, пригревшись у печурки и теперь с удивлением смотрел по сторонам: оказывается, он в мастерской Ахиллеса. Дросула завела патефон, стоящий на полу, и поменяла пластинку. Раздались громкие звуки «Самого прекрасного в мире танго».

Никто не собирался танцевать, но Петрос знал, что эту пластинку проигрывают всегда, когда Ахиллес намеревается сказать нечто важное, что не должны слышать чужие уши. Если кто-нибудь посторонний позвонит в калитку или неожиданно войдет в мастерскую, то увидит, что несколько пар танцуют томное танго.

На цоколе стояла гипсовая фигура, полая внутри. Она изображала старичка в шляпе, с тросточкой. Дросула окрестила его Пелопи́дом [28] Выдающийся греческий полководец и политический деятель (IV в. до н. э.). . В него прятали всякую всячину, и, если надо было что-нибудь взять из тайника, она говорила: «Пойду пошепчусь с Пелопидом».

Сегодня Пелопид выдал им три рулона белого полотна, которые Дросула назвала транспарантами. Ахиллес и Яннис развернули их на полу. На одном из них было написано: «Требуем для всех бесплатных обедов!», на другом: «Требуем хлеба!». Слова были выведены зеленой краской, смешанной с рыбьим клеем и не смываемые водой, — краской Дросулы.

Ахиллес заговорил нарочито беззаботным тоном, как обычно, когда хотел сообщить что-нибудь важное. Он сказал, что пришло уже время выйти на улицы. «В среду утром… в десять часов… кто хочет…»

Патефон продолжал крутиться, и раздавались громкие звуки «Самого прекрасного в мире танго».

Накануне, во вторник, Рита осталась ночевать у Антигоны. Улегшись в кровать, они долго болтали не закрывая рта. Петрос страшно хотел спать. Но отдельные фразы, произнесенные то громким шепотом, то в полный голос, долетали до него, не давая ему уснуть.

— Думаешь, он не придет завтра?

— Ты же слышала, он спросил Ахиллеса, что́ могут предпринять карабинеры и полицейские.

— Думаешь, он боится?

— Чего ему бояться? Он высоченный, рост чуть ли не два метра.

— Ахиллес же вроде ничего не боится.

— Он тебе нравится? Кажется, он любит Дросулу.

— Эх, мне бы такие же, как у нее, густые черные волосы!

…Потом Петрос берет транспарант и выходит вперед. Он высокий-высокий, как Костас Агаринос. За ним идут люди. Навстречу демонстрации медленно движутся карабинеры и полицейские; немецкие офицеры заряжают какие-то странные пулеметы: к человеческому туловищу вместо головы приделано обыкновенное дуло. Но Петрос ничего не боится, он шагает и шагает в первом ряду. Ахиллес был неправ, считая, что полиция не решится напасть на безоружный народ, требующий хлеба. Пулеметы сами катятся прямо на демонстрантов, обдавая их огнем. Все дула направлены на Петроса, но даже тут он не трусит. Из его ран не течет кровь, и он не чувствует боли, хотя от многочисленных пуль тело его похоже на дуршлаг, куда мама откидывает сваренные макароны…

Когда он утром проснулся, Рита и Антигона еще спали. Они были накрыты с головой одеялом, и на подушке виднелись только цветные тряпочки, похожие на обрывки знамен, и спутанные каштановые волосы.

Накануне, во вторник, вечер начался, как обычно начинались все вечера во время оккупации. Мама вязала, дедушка лежал, пригревшись на своем диванчике, папа слушал радио, а Антигона писала дневник. Петрос скучал. Он с сестрой прекрасно мог бы посидеть в детской, пусть даже в темноте, — вышел приказ экономить электроэнергию, и свет зажигали лишь в одной комнате, — посидеть в темноте и поговорить о завтрашней демонстрации. Но Антигона точно приросла к стулу. Она писала и писала, заполняя страницу за страницей красивыми, ровными буквами, и, казалось, никогда не кончит. Из-за одного этого Петрос ни за что не хотел бы родиться девчонкой. Лучше написать тысячу лозунгов на стенах домов, чем хоть строчку в дневнике!

Этажом выше Сотирис творил что-то невообразимое. Что он там мастерил, непонятно, но он как одержимый колотил молотком. Дедушка наконец вышел из терпения: сейчас он схватит свою палку и начнет стучать в потолок…

Скоро кончат передавать последние известия, и папа, выключив радио, скажет: «Немцы опять наступают».

Мама спросит, не удалось ли ему найти другую работу. Он покачает головой: «Нет». Мамины спицы сердито заснуют: цак-цак… Последнее время папа служил в какой-то лавке. Он проводил там два часа в день, заполняя счетоводные книги, и получал за это мешочек рожковой муки, из которой мама пекла оладьи.

Тук!.. Сотирис так сильно стукнул молотком, что слетел с гвоздя портрет Великой Антигоны. К счастью, он упал на диванчик, и стекло не разбилось. Но фотография сдвинулась в рамке, и дедушка в крайнем раздражении принялся поправлять ее.

— Что тут такое? — в недоумении воскликнул вдруг он.

Когда дедушка снял с рамки заднюю картонку, чтобы поставить на место фотографию, на пол посыпались листочки, исписанные мелкими, ровными буквами, словно напечатанными на машинке. Петрос тотчас узнал папин почерк. Вскочив с места, папа стал поспешно подбирать листочки.

— Да ничего особенного, — пробормотал он робко, словно господин Лукатос поймал его на уроке за каким-то посторонним занятием. — Чтоб не забыть, я записал кое-какие новости, которые слышал вчера по радио, — прибавил он.

От внимания Петроса не ускользнуло, что мама очень расстроилась.

— Мне кажется, ты просто сошел с ума, — вот все, что она сказала.

Дедушка сокрушенно качал головой. Петрос знал, что он не уважает папу и, возможно, жалеет, что мама не вышла замуж за Ламброса Астериса, хотя у того и не было собственного гардероба. По мнению дедушки, папа был ни на что не способен. В очередях стояла мама, на рынок за оливковым маслом бежала мама. Мама продавала все, что имелось в доме, дочкам пекаря и сама торговалась с ними. Мама вязала им кофточки и получала за это червивый горох и фасоль. Кроме маленького мешочка рожковой муки, папа ничего не приносил в дом.