Л. Пантелеев - Твои ровесники

— Инструкция? Дай сюда! — Света выхватила у нее листок. — Верно, инструкция. «Первое. Старший смены отвечает за все, он как командир на фронте; его распоряжения выполняются без всяких разговоров. Второе. Стараться сохранить в целости все поголовье. Третье. Если нет кормов, давать свиньям запаренную солому, тростник. Четвертое. Самое главное, не допускать паники. Вас в беде не оставят. Помощь придет через час, через два, через день, но обязательно придет…»

— Прошлой весной разлив был, — вспомнила Вера. — Четыре дня не могли попасть на старый скотный двор. Четыре дня! А потом кругом объехали, через район, — и все равно попали.

— Выходит, мы не первые! — Ия даже обрадовалась. — А я сразу скисла.

— Чего еще от тебя ждать — известная паникерша, — усмехнулась Света и скомандовала: — А ну, тащите сюда ваши железяки, я сама попробую.

Опять она стала прежней Светкой: бодрой, деятельной, шумливой.

Теперь взялись, за дело втроем. Первая искра была встречена громким «ура». И, несмотря на то, что вата, которую они выдрали из своих телогреек, никак не хотела зажигаться, девочки уже не сомневались в успехе. Света покрикивала на подруг, упрекала их полушутливо, что они ничего не умеют, что всегда за них приходится отдуваться ей одной. И одновременно колотила куском железа по камню с такой силой, что от него вместе с искрами отлетали во все стороны осколки.

— Ой, девочки!

Вера всплеснула руками, бросила жгут из ваты, побежала к кормокухне и тут же вернулась с тулупом деда Вареника на плечах; полы волочились по полу. Порылась во внутреннем кармане, вытащила коробок спичек, потрясла победно над головой.

— Вот! Я всю ночь ворочалась. Упирается голова во что-то твердое — спать невозможно. Только сейчас сообразила.

— Чем поздно, лучше никогда! — Света торжествующе улыбалась. — Видишь? Очень нужны теперь твои спички.

На конце ватного жгутика, который она держала, тлела живая красная точка.

Девочки развели огонь, налили в котел остатки вчерашней сыворотки. Потом дружными усилиями раскачали примерзшую дверь и оттащили в сторону сначала одну, затем другую ее половинку — дверь свинарника, как обычно бывает в степных, буранных местах, открывалась внутрь. От снежной стены, заваливавшей выход, обрушился в тамбур рыхлый, еще не слежавшийся слой. Черпали снег ведрами и таскали в котел, где уже пузырилась и булькала сыворотка. Хоть какое, а пойло все-таки будет! Тут Ия очень кстати вспомнила, что четыре дня назад фуражир свалил у стены, в нескольких шагах от входа, мерзлую свеклу и перекисший прошлогодний силос, доярки возмутились, не приняли: есть свежий, а он сует свиньям всякую дрянь.

— Вот бы добраться!

— Доберемся! — уверенно сказала Света. — Вера, бери лопату! Ийка, оттаскивай снег!

Трудились долго, устали, прокладывая ход. Снег то и дело обсыпался, все приходилось начинать сызнова. Все-таки прорылись вдоль стены до силоса. Но оказалось, куча вся промерзла, пришлось долбить ломом.

— Фу, механизация! — отдувалась Света.

— Ха-ха-ха! — смеялась Вера.

Ия тоже радовалась, что снова слышит ее смех.

Свиньи накинулись на горячее пойло, остервенело отпихивая друг друга. Пришлось наводить порядок, впуская их в «столовую» в порядке очереди. Сначала самых маленьких и слабых, затем тех, кто посильнее. Нахалы получили теплое варево последними.

Потом девочки поели вареной свеклы. Остатки Ия снесла своим любимцам.

— А теперь запаривать солому, — приказала Света.

— Так есть же еще силос, — Вера после свеклы, позевывая, с вожделением поглядывала на дедов тулуп.

— Мало ли что! Сегодня скормим силос — чем завтра кормить будем? В инструкции не зря про солому сказано — это из опыта.

Вера притворно завздыхала:

— О жестокосердая Добросердова!

А буран бушевал по-прежнему. Временами казалось, что он уже стихает, что порывы гаснут и свист не такой пронзительный. Но потом ветер, чуть передохнув, принимался за дело с новой силой.

К вечеру, когда стемнело, они так устали, что едва волочили ноги. В свинарнике было прибрано, в котле смачно булькало непонятное, не предусмотренное никакими рационами варево, а из отверстий в старой дырявой плите девочкам подмигивало веселое пламя.

Помощь подоспела, когда они разносили ужин визжавшему голодному «свинству». Первой услышала шум трактора Ия. Она бросилась в тамбур, забитый снегом, и стала кричать вверх, как из ямы:

— Здесь мы! Здесь мы!

Потом к ней подбежали Света с Верой, и они вместе кричали до хрипоты, до одури, до изнеможения. А когда наверху, в снежном потолке, наконец показалась лопата и вслед за ней свалился, словно съехал с ледяной горки, Митяй, Ия бросилась к нему и, плача, повисла на шее. Вера обхватила Митяя с другой стороны, со спины, а Света трясла благодарно руку в одеревенелой кожаной рукавице и повторяла с чувством:

— Спасибо, Митяй! Молодец, Митяй! Ты нам так помог, так помог!..

Ошалелый Митяй, не понимавший, чем же это он им так здорово помог, полузадушенный, зацелованный, с мокрым от растаявшего снега и Ииных слез лицом, тщетно пытался вырваться.

…На следующий день все в школе дружно хвалили Свету. Та, сиявшая и довольная, отмахивалась от похвал, говорила, что она ничего такого особенного не сделала, что она ведь старшая и отвечала за все. Яша Шелестов смотрел на нее влюбленно, и она ему благосклонно улыбалась — ей уже успели доложить, что он позавчера, в самый буран, как верный рыцарь, ждал ее у кладбища и чуть не замерз. Вера, забравшись на парту, хохоча, изображала в лицах, как Ия плакала ночью, весь тулуп слезами облила, как ее любимцы-стиляжата прибегали ее утешать и какой при этом поднялся визг…

Ия сидела на своем месте, рядом с Верой, и, тихо улыбаясь, смотрела шумный, веселый спектакль, сочиненный с ходу подругой. Она была счастлива, что они опять вместе, со всем классом, что вчерашнее ужасное приключение кончилось благополучно.

Потом быстрыми, маленькими шажками вошла сгорбленная, седая Ольга Матвеевна с журналом и стопкой тетрадей в руке, и сразу все вошло в привычное школьное русло.

Ольга Матвеевна стала раздавать тетради: перед самым началом производственной практики они писали в классе сочинение на тему «Наш путь к коммунизму». Хвалила одних, поругивала других за ошибки. Ия, по своему обыкновению, волновалась: почему обо всех уже сказали, а о ней еще ничего? Неужели плохо написала?

Наконец Ольга Матвеевна назвала и ее фамилию.

— А тебе я поставила четверку, Сухова… Даже обидно — великолепное сочинение! — Она обращалась теперь к классу. — Никто из вас так не написал…

— Почему же тогда четверка? — спросила, недоумевая, Света.

— Потому что она сделала непростительную ошибку. Ты сама знаешь, какую, Сухова.