Стефан Захаров - Ребята с улицы Никольской

— Пани Эвелина, — мягко сказал Евгений Анатольевич, — вы добрая католичка. А я… чем я могу вам помочь? Ведь у меня советское удостоверение личности, я не подданный Польского государства. Вы можете, конечно, написать о поведении ксендза в высшую иерархию римско-католической церкви в СССР, в мою родную Польшу, которая продолжает томиться под панским игом. А что там ждет нашего ксендза? Монастырь.

— Но если жене пана Юркова, — прервала Евгения Анатольевича пани Эвелина, — известно, что пан ксендз был в оперном театре, то о том скоро станет известно и всему костелу.

— Юркова не посещает костел, пани Эвелина.

— Не посещает, но насплетничает прихожанам, пан Евгенуш. За то я ручаюсь.

— На чужой рот, пани Эвелина, замок не привесишь.

— Что же делать, пан Евгенуш?

— Ничего. Ждать.

— Но как мы можем допустить…

— По-моему, ксендз Владислав не преступник. Подумаешь, посетил один раз оперу…

— С ним, пан Евгенуш, была молодая паненка…

— Слушайте, уважаемая пани Эвелина, — засмеялся Евгений Анатольевич, — я на днях видел, как вы около колбасной Соколова душевно беседовали с Диановым, компаньоном фотографа Ивана Николаевича. Ну и что из этого?

Пани Эвелина стала горячо защищаться:

— Мы ведь с паном Диановым в преклонных летах… У нас никакой любви быть не может.

— Может, может, пани Эвелина, — с иронией успокоил ее Евгений Анатольевич. — И почему вы так заинтересованы возвышенными чувствами нашего ксендза? Человек он молодой. И ему, как и вам, хотя вы и ссылаетесь на преклонные года, ничего человеческое не чуждо. Было бы странно, если бы он вдруг стал холоден к девушкам. И прекрасно, что ксендз Владислав не считается с догмами католической церкви… А на ваше знакомство с Диановым ксендз, думаю, смотрит спустя рукава своей сутаны…

— Пресвятая дева Мария! — с дрожью в голосе воскликнула пани Эвелина. — Что вы говорите, пан Евгенуш! Уповайте вы на бога…

Евгений Анатольевич прервал ее:

— Александр Сергеевич Пушкин писал, что «любви все возрасты покорны…».

В этот момент Герта уронила на пол с громом поднос. Евгений Анатольевич быстро подошел к кухонной двери и плотно ее прикрыл. И больше Герта ничего не слышала, а спрашивать деда после не решилась: постеснялась. Еще скажет, что она, как и пани Эвелина, возвышенными чувствами ксендза заинтересована.

— И все? — разочарованно произнес Глеб, когда Герта кончила.

— Все! — развела руками Герта и удивленно добавила: — А разве не интересно?

Глеб ударил себя по коленкам:

— Не понимаю, чего тебе и Гошке дался ксендз Владислав? То вы к нему в гости попадаете, то в его личную жизнь влезаете. Ну хорошо! Если католическим попам не положено со знакомыми девушками в оперу ходить, а ксендз Владислав ходит, то он этим свою религию компрометирует. Нам на пользу.

— Нарисуем карикатуру на ксендза в школьной стенгазете, — предложил Борис, — как он собирается на свидание.

Глеб покачал головой:

— Если нарисуем карикатуру, будем ослами! Получится, что мы правила католической религии защищаем. Нападаем на ксендза Владислава за то, что ксендз Владислав эти правила нарушает. А он пусть их чаще нарушает, пусть открывает польским верующим глаза своим поведением, пусть они видят, что самому ксендзу не шибко-то нравятся установленные обычаи. Другое дело, когда отец Егор из Лузиновской церкви, знаете, такой длинный, худой поп, насобирал на пасху с прихожан столько яиц, что не мог употребить их сам. И старуха трапезница по его приказанию продавала те яйца на Лузиновском рынке. Ну, денежки, понятно, попу в карман. Даже Александр Данилович Оловянников ругался. Вот на такие факты надо рисовать забавные карикатуры и разоблачать людскую жадность, вымогательство и спекуляцию.

— Ой, Глеб! — воскликнула Герта, захлопав в ладоши. — Как ты хорошо все объясняешь.

А я про себя отметил: «У своего бати научился Глеб по-ученому говорить».

— Самим надо до всего додумываться, — улыбнулся Глеб, — самим, чтобы во всякие глупые истории не попадать. Ну, пестери, бегу до Лени. Кто со мной?

Решили пойти все. Нам тоже хотелось замолвить слово за Вальку, и мы боялись, как бы Глеб чего-нибудь не забыл рассказать.

Спрятав ключ от квартиры под крылечко, как это делала сама Галина Львовна, мы направились к Лене. Жил он недалеко в общежитии, которое перед Первым маем фабрика выстроила для молодых рабочих. Это был небольшой деревянный дом барачного типа, но довольно уютный. Верхние комнаты занимали девчата, нижние — ребята.

Самая просторная комната была отведена под красный уголок. Из вывешенных там лозунгов мне больше всего нравились два: «Кто не моется, тот первый кандидат в больницу!» и

В Лениной комнате все мы бывали не раз. Леня жил вместе с токарем Сорокиным и электромонтером Максимовым: у них стояли три железные кровати, покрытые одинаковыми темными одеялами, квадратный стол, на котором ежедневно менялась самодельная бумажная скатерть, в левом углу тумбочка с детекторным радиоприемником, высокая этажерка с книгами, объемистый гардероб и портреты Карла Маркса и Владимира Ильича Ленина.

А недавно Леня, Сорокин и Максимов достали «по случаю» старую кушетку, перетянули ее заново, втиснули рядом с гардеробом — и комната сразу стала уютной.

Когда мы пришли в общежитие, Леня был дома. Он сидел у окна и брился опасной бритвой.

— Берите, товарищи, табуретки, — сказал наш вожатый после взаимных приветствий, — и устраивайтесь. Вечером репетиция. Позавчера я небритым сунулся в клуб, так Юрий Михеевич набросился на меня: ты, говорит, в храме искусства. Ясно, что стыд и срам. Вы счастливые: бриться не надо. А с моей брюнетистой щетиной хоть десять раз в сутки скоблись. Вот почитайте пока свежую газетку.

На столе лежал последний номер областной комсомольской газеты. Почти вся ее первая полоса была занята сообщением о том, как идет подготовка к празднику десятилетия Октября. Об этом сейчас стали много говорить и в нашей школе. Александр Егорович вчера пообещал организовать к славной дате горячие завтраки для первой и второй смен. Учком готовил конкурс на лучшую карнавальную фигуру, редколлегия общешкольной стенгазеты «Перо» утвердила макет праздничного номера, старшие ученики решили создать военный уголок, на уроках шла борьба против «неудов» и против Левки Гринева и его дружков, которые грозились, что станут нарочно получать плохие отметки. Однако грозились они только на словах, так как знали, что мы не дадим им позорить честь школы. Правда, Петя Петрин предложил не принимать во внимание «неуды» «нэпмановских деток», но Сергей Гущин одернул Петю и строго сказал: