Стефан Захаров - Ребята с улицы Никольской

— Вот ты козыряешь, что твой племяш — сирота, — сказал Николай Михайлович. — Ну, а у Георгия тоже ведь родителя в живых нет, но это не помеха ему для вступления в пионерскую организацию…

Оловянников поднялся на цыпочки — он был на целую голову ниже отца Глеба — и, брызгая слюной, завизжал:

— Я за Валентина ответственность перед господом нашим Иисусом Христом несу! И не позволю срамиться! У пионеров парни и девки в трусах бегают. Стыд, позор, разврат!..

Торжественное обещание мы с Глебом давали в особо праздничный день — 19 мая 1927 года, — когда пионерии Советского Союза исполнилось пять лет. На пионерской базе при фабричном клубе проводилась линейка, на которую пришли и секретарь партийной ячейки, и секретарь комсомольской ячейки. Все отряды во главе со знаменосцами, с горнистами и барабанщиками выстроились в большом зале. Старший вожатый базы Сережа Неустроев принимал рапорт от отрядных вожатых. А те, кто готовился к Торжественному обещанию, находились около сцены и волновались. Волновался я, волновался Глеб, волновалась и сероглазая Генриетта, или, как мы ее звали, Герта, Плавинская. Куда только девалась ее обычная веселость! Она перебирала длинные толстые косы и ни разу не улыбнулась, не пошутила…

Герта была круглой сиротой и воспитывалась у деда. Дед ее, Евгений Анатольевич Плавинский, играл на органе в римско-католическом, или, как говорили у нас в городе, в польско-литовском костеле святой Анны.

Плавинский, а точнее, Плавинускас приехал на Урал из Вильно еще в прошлом веке. Сначала жил в Перми, а затем перебрался в наш город. Старик органист из костела святой Анны тогда умер, и Евгений Анатольевич был приглашен на его освободившееся место.

Хотя дед Герты и служил в костеле, но в католического бога, точнее, в любого бога он, по-моему, не верил. Специального образования Плавинский не получил, но отлично знал ноты и играл на многих инструментах. Более всего он любил орган и пианино. И не секрет, что некоторые поляки, чехи и литовцы, жившие в городе, приходили в костел лишь затем, чтобы послушать, как Евгений Анатольевич играет на органе. Да что там поляки, чехи и литовцы! Мастерство его привлекало в костел и многих русских. Порой туда бегали Глеб и я. Вот в немецкую кирху, которая находилась неподалеку от оперного театра, нас бы и палкой не загнать! Но орган Евгения Анатольевича!!! Правда, став пионерами, мы в сам костел уже не заглядывали, а слушали игру деда Герты, спрятавшись за чугунной оградой.

В квартире Евгения Анатольевича на книжных полках стояли позолоченные тома истории Литвы и Польши, а над пианино фирмы «Беккер» висели портреты литовских композиторов Чюрлениса и Петраускаса, чьи произведения дед Герты очень хвалил. Я же, когда бывал у Герты, больше любил рассматривать красочную репродукцию с картины Яна Матейки «Грюнвальдская битва». Эта репродукция тоже украшала квартиру Евгения Анатольевича. Он часто рассказывал Герте и мне про Грюнвальдскую битву, когда в 1410 году объединенные войска поляков, литовцев и русских разбили рыцарей Тевтонского ордена, рвавшихся на восток.

Евгений Анатольевич любил повторять, что союзниками командовали польский король Станислав-Ягайло и великий литовский князь Витовт.

— Но горяч был Витовт! — качал головой дед Герты. — Не дождавшись общего сигнала, начал битву первым. Только немцы его хоругви отбросили. И в этот критический момент общеславянское дело спасли смоленские полки… — и, заканчивая рассказ, говорил: — Вот как жили наши прапрадеды! А нынче? Три государства: Советская Россия, Польша, Литва… И с друг другом не особенно дружат…

Готовился стать пионером девятнадцатого мая и Борис Зислин. Мы давным-давно дружили с этим худеньким черноглазым пареньком. Отец Бориса, Семен Павлович, был известный в городе врач, и Бориса на Никольской улице уважительно называли Парень Семена Палыча. Не в пример многим своим коллегам, Семен Павлович совершенно не занимался частной практикой, а заведовал отделением окружной больницы. Если же требовалась экстренная врачебная помощь, он всегда готов был идти хоть за тридевять земель, но деньги за консультации и лечение не брал. На тех же, кто пытался сунуть ему в карман «докторский гонорар», грозился пожаловаться в народный суд.

— Я на месте Семена Палыча, — горестно вздыхал Оловянников, — давно бы золотые хоромы построил. Вон Владимиров Дмитрий Касьяныч — тоже медицинское светило, от любых болезней исцеляет, а глянь-ка: лошадь с кучером держит, доху какую заимел…

Вечерами Семен Павлович обязательно выходил на прогулку с огромным догом мышиного цвета по кличке Гражус. Борису этого пса он не доверял, боялся, что Гражус вырвется и перепугает весь квартал.

Мы, мальчишки, знали, что у Семена Павловича есть именной браунинг, полученный еще в годы гражданской войны от Григория Котовского, в бригаде которого Зислин-старший служил военврачом. Борис по секрету показывал нам запертую на замок тумбочку, где хранилось оружие.

Но Семен Павлович славился среди жителей улицы не только как врач и как владелец браунинга и Гражуса. В свободное время он играл на пианино и на скрипке, и в его квартире по воскресеньям устраивались настоящие концерты. Сам хозяин одновременно дирижировал и вел партию первой скрипки; партию второй вел преподаватель курсов профдвижения Лев Наумович Шукстов. Виолончель приносил толстый фотограф Иван Николаевич Вяткин, а за пианино садился Евгений Анатольевич Плавинский.

Исполнял квартет серьезные классические вещи: фуги Баха, сонаты Бетховена, отрывки из симфоний Чайковского и, конечно не без влияния деда Герты, произведения литовских и польских композиторов. Летом, когда окна распахивались настежь, возле дома Семена Павловича собирался народ. Находились даже такие поклонники квартета, которые, забираясь на подоконник, прямо требовали:

— Семен Палыч! Для нас полонез Огинского…

— Семен Палыч! Не забудьте турецкий марш Моцарта…

Почетным посетителем зислинских концертов был Юрий Михеевич. Он обязательно приходил в парадном черном сюртуке, скромно усаживался в угол и, закатив глаза, покачивался в такт музыке, теребя повязанный на шее большой голубой бант.

Один лишь Александр Данилович Оловянников неодобрительно отзывался о музыкальных воскресеньях и, если видел, что Валька стоит под окнами Семена Павловича (а Зислины жили от нас через два дома), сердито кричал:

— Валентин! Без дела часы тратишь! Дяде не помогаешь. Дядя-то тебя поит, кормит и одевает… Чего энти струны-то выслушиваешь? Ума от воя струн не прибавится. Забирай ключ — и марш в мастерскую! Заказ доделывай.

Сам Оловянников предпочитал истинной музыке граммофон. Летом, в свободное время, сидя на траве в своем крошечном садике с тремя кустиками сирени, он любил заводить граммофон с яркой малиновой трубой. Обожал маляр всякие глупые песенки…