Стефан Захаров - Ребята с улицы Никольской

Все еще не пришедший в себя от испуга, Григорий Ефимович опустился на табурет. Заглянувшему на кухню Кичигину Санников пригрозил маленьким браунингом и приказал на пять минут уйти в комнату.

— Не бойся, ничего не произойдет, не бойся, — повторял он, задергивая за кумом Кичигиным ситцевую занавеску.

Григорий Ефимович дико смотрел на сына бывшего заводчика. Что ему понадобилось здесь в последний день белогвардейского правления? И откуда он взялся?

— Семен-то Потапыч как? — только и мог выговорить сторож.

— Умер, — коротко ответил младший Санников и перекрестился.

Григорий Ефимович перекрестился тоже и вздрогнул: разрывы снарядов все приближались. Но гость, казалось, не обращал на них внимания. Придвинувшись, он нервно зашептал:

— Без предисловий… Мне известно, что при Совдепе ты продолжал занимать в доме моего отца свою прежнюю должность… Да не бойся, не бойся! Плевать на все, что было! Мне одно надо знать: чего в то время у нас дома нашли?

— Чего нашли? Как чего нашли? Не ведаю, — развел руками Григорий Ефимович и отодвинулся от Санникова.

— Не валяй дурака, Григорий! Вспомни…

— Запамятовал.

— Мне нужно знать. Я же после смерти отца из Марселя, черт возьми, сюда на Урал специально вернулся. Через Владивосток добирался… И к шапочному разбору… Уходят войска адмирала Колчака, драпают. На Россию плюют! Вспоминай, Григорий! Приказываю!

— Мардарий Семеныч, о чем вспоминать-то?

Санников нагнулся к правому уху Григория Ефимовича и зашептал еще тише, дыша винным перегаром:

— Известно, что перед тем, как бежали совдеповцы, матрос…

— Ах! — облегченно вздохнул сторож. — Вот вы про чего… В гостиной, в стенке, тайник случайно вскрыли, а в нем иконки, крестики…

— В гостиной? Крестики? Иконки? Точно помнишь, не сочиняешь?

— Бог есть свидетель, правду чистую докладываю…

— В доме нашем сейчас интендантское управление Сибирской армии… Тьфу! Сейчас… Смешно даже произносить — сейчас. Последние минуты остаются. Я, Григорий, вчера приехал в город. С трудом попал: все лупят отсюда, а я, представляешь себе, наоборот. Так совдеповцы ничего не находили больше? Все было, выходит, в порядке?

— Ничего не находили… Не объявлялось. Может, после?

— Интенданты-казнокрады после тоже ни гроша не обнаружили. Совдеповцы хоть иконы нашли. Но мне дом перевернуть требуется. Впрочем, черт с тобой! Болтаю здесь всякую чушь! Берегись, Григорий, коли соврал! Ведь я узнал, что ты красным служил, узнаю и про вранье. — И, не попрощавшись, Санников выскочил в сени, громко хлопнув дверью.

— Кажись, пронесло беду, — вслух проговорил обрадованный сторож, все еще не веря, что сын его бывшего хозяина исчез. — Чего ему, окаянному, приспичило?

И только Григорий Ефимович это сказал, в доме заходили ходуном стены: недалеко на улице разорвался снаряд. Как он залетел сюда, никто не знал. Гость из Марселя в тот момент перебегал дорогу…

— И отдал Мардарий Семеныч богу душу, — закончил свой рассказ Григорий Ефимович и, подмигнув опять Герте, добавил: — Вот как я последний раз встречался, ну и наблюдал, вникайте, за хозяином, вернее, за сынком хозяина.

— Григорий Ефимович! — Герта даже соскочила с сундучка. — А зачем приезжал в город Мардарий Санников?

— Этого, Валериановна, мы никогда, поди, и не узнаем, — пряча потертый кожаный кисет, ответил сторож…

Если кто-нибудь вздумал бы забраться на Матренинское кладбище, встать на самое высокое место около старинной часовни и посмотреть вниз, то увидел бы весь наш город как на ладони.

Словно пышные маки, цвели купола соборов и церквей. За каменной плотиной, почти в центре, где редко просыхала грязь, — там было очень низкое место — зеленел Кафедральный собор.

Недалеко от него, вправо, высился розово-сиреневый Златоустовский. Чуть подальше — коричневый Екатерининский, а на остроконечной горке, рядом с дворцом золотопромышленника Харитонова, отданным нынче областным курсам профдвижения, — белый Богоявленский.

Правда, в Богоявленском соборе церковные службы давно не справлялись, там помещалась школа второй ступени, где теперь учился я. Собор прикрыли после того, как в его подвале по слухам работники ОГПУ обнаружили тайный склад огнестрельного оружия, который будто устроили настоятель и кое-кто из священников, связанные с контрреволюционной организацией…

А вокруг соборов все было разбито на строгие прямые кварталы (город заложили при Петре Первом). И вот за последнее время он стал менять свой облик.

Прошлой осенью в самом начале нашего квартала выкорчевали ветхие деревянные домишки и обнесли образовавшийся пустырь тесовым забором, а на воротах прибили вывеску, сделанную в мастерской Оловянникова: «Строительство новой городской гостиницы».

— Батя, — спросил Глеб у Николая Михайловича, — а зачем еще одна гостиница? Неужели не хватает?

— Вот то-то и оно, что скоро не станет хватать! — усмехнулся Николай Михайлович. — Это новая… пятиэтажной будет.

— Пятиэтажной! — воскликнули мы с Глебом.

— Пятиэтажной. Такая сейчас, друзья, пора в Республике начинается, что никому даже и во сне не снилось. В одном только нашем городе столько заводов и фабрик намечено построить, столько контор и столько людей станет прибывать к нам, что, думаю, и пятиэтажной гостиницы не хватит. Слыхали, за вокзалом уже точно запланирован машиностроительный гигантский завод.

Про гигантский машиностроительный завод мы прекрасно знали. В верхнем квартале Никольской улицы жил инженер, и за ним по утрам приезжал экипаж, а зимой — сани с пегой лошадкой. Инженер этот производил съемки местности для будущего завода.

Расширялся и старый металлургический завод на западной окраине города; рядом с ним возводились каменные дома для рабочих, а на Главном проспекте, около Екатерининского собора, начинали закладывать огромные жилые комбинаты, получившие название горсоветовских. Сам Главный проспект мостили заново, а многие проезжие улицы, не мощенные раньше, покрывались булыжником. На страницах окружной газеты писали о проектировании зданий со странными названиями: «Дом контор», «Дом промышленности», «Деловой дом».

Похоже было, что недалек тот день, когда в городе не нужна станет такая древнейшая профессия, как профессия водовозов. Наш двор обслуживал «потомственный почетный водовоз» Федор Поликарпович Завалихин.

В последнее время Федор Поликарпович продавал воду чуть ли не даром и обязательно был под хмельком.

— С горя, клиенты милые, градусы принимаю, с горя, — разъяснял он, смахивая с рыжих ресниц слезы. — Каюк мне, крышка… Канавы под водопроводные трубы уже копают. Куда я, несчастный, с моей кобылой Машкой денусь? Пропаду!