Павел Ковалев - Андрейка

Как видно, в этой машине ехала немалая штабная шишка: пропуск был прикреплен к ветровому стеклу и ни один патруль не решался задерживать ее. Регулировщики же едва успевали козырять «немецким» офицеру и шоферу. Так и вкатили партизаны в город, не встретив никаких помех на своем пути.

В городе Сергей пробыл несколько часов: накупил разных вещей в магазинах «только для немцев», немецких газет (он хорошо владел немецким языком), а заодно из разговоров узнал многое, что могло пригодиться партизанам. Много интереснейших документов нашлось в полевой сумке убитого офицера. Успел Сергей Жаркевич заехать и к одному человеку, проинформировавшему его о последних решениях подпольного обкома партии. А решения эти были направлены на активизацию боевой деятельности партизан всех отрядов и применение некоторых новых методов борьбы в связи с близостью фронта.

На той же машине, но уже с противоположной стороны города, чтобы не возвращаться по прежней дороге, партизаны покинули областной центр и вскоре благополучно прибыли в район деятельности своего отряда. Два дня потребовалось шифровальщикам и радистам бригады, чтобы передать в штаб партизанского движения, в Москву, все драгоценные сведения, добытые Сергеем Жаркевичем во время «экскурсии» в город!

...И вот теперь, во время чистосердечного разговора с комбригом, Жаркевич не мог не согласиться с Мартыном: он сам тоже подумывал о нападении на липенский гарнизон.

Когда комбриг высказал все свои соображения, начальник штаба даже повеселел.

— Сейчас же приступаю к разработке плана, — взволнованно сказал он.

— План — это еще не все, — задумчиво ответил Мартын,— людей надо хорошенько подготовить. А предстоящее нам дело может стоить большой крови. На риск идем, на большой риск!

Он помолчал, сосредоточенно думая о чем-то. Начальник штаба не мешал ему. И комбриг продолжал:

— Разумеется, без риска не обойтись, но обдумать все надо так, чтобы нашей крови пролилось как можно меньше, а пролитая окупилась сторицей.

— Приложу все усилия, товарищ комбриг, чтобы подготовить все как можно лучше, — заверил начальник штаба.

— И еще одно.— Мартын поднял руку, как бы подчеркивая важность своих дальнейших слов: — В приказе надо особенно подчеркнуть, что настало время, когда мы, партизаны, должны серьезно помочь фронту. Мелкие стычки и ежедневные диверсии тоже нужны — они и потери противнику наносят, и силы его оттягивают с фронта,— но настала пора, когда мы и можем и должны показать гитлеровцам всю свою силу, собранную в один кулак. Разгромим гарнизон — глядишь, кроме потерь, которые немцы понесут там, они и несколько лишних дивизий своих здесь задержат. А это и будет настоящей нашей помощью фронту.

— Ясно, товарищ командир! — ответил начальник штаба.

— Эх, если бы удалось нам выручить Андрейку!— со вздохом сказал Мартын. — Там же он, там, в Липене. Только жив ли?..

Что ни говори, судьба милостива была к Краузе. Несмотря ни на что — на потерю гарнизона, которым он командовал, на тщетные усилия разузнать, где находятся партизаны и сколько их, на позорный побег из Каменки, — его опять назначили комендантом, на этот раз Липеня.

А может, это в наказание? Липень — почти у самого фронта. Опорный пункт. Того и гляди, станет передним краем. Оправдывай, господин Краузе, свое назначение. Воюй!.. Рискуй головой!

Липень — второй в области по величине населенный пункт. Он был ценен для немцев тем, что через него проходили и железнодорожные и шоссейные магистрали, по которым шла переброска воинских частей к линии фронта.

Разгром немцев под Москвой, мощные удары Советской Армии на других участках великого фронта давно вынудили гитлеровское командование отказаться от прежней мысли о быстрой победе. Поэтому в Липень, как и во многие другие прифронтовые пункты ближнего тыла, начали стягиваться и запасные, и охранные, и наспех сколоченные «тотальные» части фашистов. Не мудрено, что город был наводнен войсками.

Правда, многие части вскоре же отправились на фронт, чтобы никогда больше не вернуться назад, однако это нимало не беспокоило Краузе: сил в его распоряжении было достаточно, город все время укреплялся и, казалось, никакая опасность не могла угрожать ему.

Краузе вел по-прежнему вольготный образ жизни. Жил он в двухэтажном особняке, обнесенном высоким забором, который прикрывали густые кроны лип. Когда начинался ветер, липы глухо, таинственно шумели, и этот шум неизменно пугал коменданта, напоминая ему Каменку. В конце концов Краузе приказал спилить старые деревья, оставив лишь несколько из них в глубине двора.

Комендант любил комфорт. Поэтому и пришлось ему окружить свою особу целым штатом слуг и прислужников, выполнявших любые его прихоти. Но далеко не все слуги имели доступ в жилой дом. Лишь самые проверенные и приближенные удостаивались этой чести.

Здание комендатуры одной своей стороной примыкало к особняку коменданта, и Краузе решил избавить себя от хождения на службу кружным путем, по улице, и приказал прорубить калитку в заборе. Теперь он мог со своего двора прямо пройти на территорию комендатуры. Этот путь, протяженностью около пятидесяти метров, стал запретной зоной для всех, в том числе и служебных лиц, и усиленно охранялся солдатами.

Возглавив комендатуру в Липене, Краузе сам занялся Андрейкой и бабушкой Василисой. Он приказал содержать мальчика в отдельном помещении и сам учинял допросы. Присутствие этих людей из Каменки как бы успокаивало его, в какой-то мере гасило горечь и ужас, которые испытывал комендант после разгрома каменского гарнизона партизанами. Да и надеялся он, что с их помощью доберется в конце концов до тех, кто разгромил гарнизон Каменки и кто, избави бог, может побеспокоить его в Липене.

Но, несмотря на страхи свои, Краузе внешне выглядел очень бодрым. Он радовался, что не только остался жив, но и имеет бесспорное доказательство своего «предвидения» — двух живых каменских партизан. Правда, были минуты, когда он сомневался в принадлежности Андрейки и старухи Василисы к партизанам. Роман Томашук, захватив Андрейку, так и не смог с той поры больше сделать ничего путного.

Быть может, лишь благодаря этим сомнениям коменданта и оставались Андрейка с бабушкой все еще живы.

Содержали их в подвале комендатуры: Василису — в помещении, куда сквозь маленькое окошечко пробивался скудный дневной свет, а ее внука отдельно — в темном закутке, заваленном каким-то железным хламом.

Если бы кто только знал, сколько передумал мальчик за долгие дни одиночного заключения! Чтобы отвлечься от тревожных мыслей о маме, он вспомнил, как за два года до начала войны его приняли в пионеры, повязали на груди красный галстук с ровненьким клинышком на спине. Вспомнил — и как будто побывал дома. Он пытался представить себе, где сейчас находится и что делает Саша Бондарчик, остался ли в Минске Валерий Алексейчиков. А где сейчас Кастусь Михальков, вместе с которым жил в лесу, дружил, ходил помогать дядьке Степану?