Павел Ковалев - Андрейка

Краузе нервно заходил по комнате.

Томашук продолжал:

— Говорят, они намерены, а может, имеют директиву нападать на железные дороги, взрывать рельсы. У них это называется рельсовой войной...

Комендант вдруг остановился напротив Романа Томашука, уставился на него прищуренными глазами. Томашук вскочил с кресла, умолк. Было видно, что Краузе сыт по горло болтовней Романа. Все это коменданту давно известно, ничего нового Томашук ему не сказал.

— У вас мало сведений о партизанах...

Роман порывался что-то ответить, но комендант махнул рукой:

— Мы хотим вас послать на операцию... Это очень нужно...

Долго еще говорил обер-лейтенант Краузе, безбожно коверкая русские слова. Из всей его речи Томашук понял лишь одно: он должен переодеться в более поношенную одежду, сбрить бороду и с поддельными документами отправиться в самое сердце партизанской бригады, чтобы там, на месте, все выведать и ему, Краузе, добыть новые, самые достоверные сведения.

Краузе сверлил Томашука глазами, ждал ответа.

Томашук стоял жалкий, растерянный. По лицу пошли красные пятна.

— Я согласен, — сказал он.

— Получите все, что необходимо, и в добрый час. Но помните,— Краузе поднял вверх большой палец,— об этом знаем только я и вы.

— Спасибо вам, — начал кланяться Роман.— Я все сделаю, я выполню...

Роман Томашук понял: назад пути нет, и до того стал разговорчив, что Краузе даже улыбнулся и подумал: «По всему видно — еще послужит».

Как раз в ту минуту, когда Роман выходил из особняка, во двор ввели Андрейку. Томашук заметил мальчика и невольно остановился, но сопровождавший его чиновник комендатуры что-то сказал, и пришлось идти дальше, к калитке, на улицу.

Однако Андрейка успел заметить своего врага. «Жив еще, гадина, продолжает выслуживаться, — подумал мальчик.— Как только земля его носит!»

Чувство омерзения и жгучей ненависти к предателю на какое-то время заглушило все остальные ощущения. Захотелось крикнуть вдогонку Роману хлесткие, презрительные слова, но тот уже вышел за калитку.

Краузе встретил Андрейку неожиданно приветливо, приказал охранникам выйти из комнаты и, как показалось мальчику, настроился на доверительный разговор. Это заставило хлопца насторожиться: за внешней приветливостью и спокойствием коменданта он почуял волчью хитрость. Он вспомнил поговорку, слышанную не раз от бабушки Василисы: «Мил да ласков, пока не запряг».

А Краузе искал подходящие слова для начала разговора. Ему хотелось на этот раз расположить к себе мальчика «отцовской» заботой и добиться полной ясности: имеет он какое-нибудь отношение к партизанам или нет? Казалось, сейчас самый подходящий случай для этого.

Вспомнив сообщение Томашука о гибели учительницы, комендант подумал: «Быть может, и в самом деле она бросила сына, связавшись с кем-либо из партизан?» Но, тут же отбросив это предположение, он остановился на более логичной мысли, которую ему внушали подчиненные: «У них все, даже дети, воюют против нас, а значит, и этот мальчишка был послан в Каменку, конечно, для разведки».

В помещении все еще царила тишина. Косые лучи заходящего солнца сквозь закрытое окно падали на окрашенную стену и делали ее более светлой, чем все остальные. Заметив это, Андрейка опять с болью подумал о воле, о радости видеть восход и заход солнца, дышать чистым воздухом своей родной земли, бродить по лесу и плескаться в согретой солнцем речной воде. Ой, какое это счастье быть свободным!

Краузе подошел к мальчику и, изобразив улыбку на лице, сказал:

— Надо поговорить, как нам с тобой быть дальше.

Андрейка насторожился.

— Я хочу отпустить тебя.— Краузе снова уставился в лицо мальчика, чтобы видеть, какое впечатление производят на него его слова.

Мальчик молчал, не сводя с лица коменданта полных ожидания глаз. И Краузе понял, что он не верит его словам.

— Да-да,— продолжал он,— если ты все расскажешь о партизанах, я прикажу немедленно наградить тебя и отпустить на все четыре стороны.

— Я же вам все сказал, что ничего не знаю о партизанах,— тихо ответил парнишка. — Разве б я стал молчать, если бы что знал? А я ничего больше не знаю...

Краузе понял, что Андрейка хитрит, но, не обращая на это внимания, продолжал:

— Партизаны разбиты, мальчик. Нет больше партизан. Их уничтожили наши войска. Твоя...— он умолк, подошел к Андрейке, опустил руку на его плечо.— Будь мужчиной, не пугайся...

— Я не понимаю, о чем вы говорите,— тихо, но с заметным волнением произнес мальчик.

— Твоя мама погибла. Ее убили партизаны...

Андрейка молчал. О том, что мама может погибнуть в борьбе с врагами, он и раньше думал не раз. Но сообщение Краузе воспринял как ложь, как еще один хитрый ход: не могли партизаны убить его маму. Не могли! «Подохни ты сам, фашистская собака, а мама моя жива!»— чуть не крикнул он прямо в лицо гитлеровцу. Но удержался, не крикнул, а тихо и грустно сказал:

— У меня никого больше нет, кроме мамы и бабушки...— голос его дрогнул, как натянутая струна,— мне страшно будет жить одному... очень... страшно.

— Мне жалко тебя, — посочувствовал Краузе.

— Так отпустите меня туда, откуда взяли: к бабушке Василисе.

— Твоя бабушка тоже погибла, партизаны и ее не пощадили,— после паузы сказал Краузе.

— Неправда! — не удержался Андрейка.

Краузе, изобразив на своем лице кротость, заговорил:

— Не веришь мне? Хорошо. Можешь ехать туда и убедиться сам. А когда убедишься, что партизаны — звери, будешь помогать мне.— Краузе не сводил с него глаз, ждал ответа.

Андрейка не верил ни одному слову Краузе. Предателем он не станет. Ни за что! Да и не отпустят его в Каменку, ни за что не отпустят.

Вдруг оглушительный взрыв всколыхнул стены комендантского особняка. Казалось, будто они даже треснули и начали разваливаться, с них посыпалась штукатурка.

Краузе бросился в соседнюю комнату и схватился за телефонную трубку. Часовые из коридора побежали вслед за ним.

И никто из них не успел заметить, как юркий маленький пленник стремительно выбежал в коридор.

Стояла тихая летняя пора. В травах стрекотали кузнечики, воздух плавно колыхался прозрачными волнами. Михальков шел во весь рост вдоль железнодорожного полотна, выпиравшего вздыбленными шпалами и рельсами в нескольких местах.

Никогда еще за все время партизанской войны Яким Михальков не чувствовал такого удовлетворения, как сегодня. Вообще в эти дни, когда партизаны применили еще одно средство борьбы с врагом — взрыв железнодорожного полотна, на долгое время прервавший движение вражеских эшелонов к линии фронта, — настроение у него было отличное.

По заданию командира бригады отряд Михалькова оседлал километров десять железнодорожного пути, вывел дорогу из строя. Сделано это было так четко и слаженно, что все удивлялись. Взрывчатки потрачено совсем немного, а поезда не ходят. И не скоро пойдут. Восстановить дорогу не так-то просто.