Павел Ковалев - Андрейка

Мартын положил свою тяжелую мужскую руку на голову мальчика:

— Я вот во многих деревнях побывал за эти дни. И сердце, брат, болит от всего увиденного...

Он поднялся с лавки и зашагал по комнате. Дошел до двери, повернулся:

— В Новоселках одна корова осталась на весь сельсовет. В Петровичах ни один петух не поет... А в Ганичах нет ни одного уцелевшего двора. Люди пришли из леса, а приткнуться негде. Сеять надо, а ни семян, ни машины ни одной. И эти сожженные деревни, заросшие бурьяном поля называются сельским хозяйством района, руководить которым меня назначили. Ой, брат, как тяжело!..

Андрейка слушал внимательно, не сводя своих глаз с Мартына. А тот все шагал по избе и продолжал говорить.

— Вот и попробуй, брат, в таких условиях быть хорошим работником,— на мгновение остановился он перед Андрейкой.— Хотя, пожалуй, тебе всего этого и не понять.

— Трудно вам, дядя Мартын, — посочувствовал мальчик.— Это я понимаю...

— Если бы одному мне, невелика беда. Людям трудно. Конечно, государство нам поможет. — Мартын опять сел возле окна, рядом с Андрейкой.— Поможет скотом, семенами, машинами. Послали и мы людей за подмогой. Но на всех ли и сразу ли ее хватит. Э-э, брат, трудновато и самому государству помочь всем нам сразу в первые годы. Главная надежда — на людей, воспитанных нашей партией, которые смело идут за ней. Они преодолевают все... Поэтому надо помнить, что мы, брат, с тобой на особом учете. Партизаны, районные работники, — уже веселее улыбнулся Мартын.— А я вот был в одной землянке, в солдатской семье, где трое маленьких детишек едва-едва выжили. Дали мы им хлеб, намазанный маслом, так двое начали есть, а третий говорит: «Снимите картошку, я ее съем, а этого не хочу...» Это масло он называет картошкой, а о хлебе даже понятия не имеет.

Слушая Мартына, мальчик больше и больше проникался любовью к нему — к этому заботливому человеку, переживающему, принимающему к сердцу невзгоды, выпавшие на долю людей. Он понимал и ответственность, которая легла на плечи бывшего партизанского командира. И подумал: «А чем я могу помочь дядьке Мартыну? Чем мне заняться, чтобы он был доволен?..»

Утром, когда Мартын ушел на работу, Андрейка запер дом на замок и отправился в школу. Там будущие ученики уже собрались со всего местечка на свой сход. Они решили на следующий день пойти в ближайший колхоз и помочь взрослым на посевной. Андрейка был рад, что он теперь не один, что не будет сидеть дома сложа руки. Только позволит ли дядька Мартын?

Вечером Андрейка попросил у Мартына разрешение пойти вместе со всеми. Мартын одобрительно похлопал парнишку по плечу и сказал:

— На работе, с людьми всегда хорошо быть, Андрей.

Засыпая, Андрейка несколько раз повторил эти слова. И становились они у мальчика рядом с теми словами, которые он сам адресовал своему далекому отцу: «Скорее отвечай, папа, на мое письмо. Я очень жду».

Письма писал и Мартын. Он вместе с Андрейкой посылал их в Москву и в другие города.

Андрейка все больше и больше жил теперь надеждой, что эти письма найдут его отца, Василия Голенчика, и они скоро встретятся.

Хорошо жить надеждой.

Хорошо и засыпать в уютном доме дядьки Мартына.

Детское сердце становилось все спокойнее и спокойнее, а мысли светлее.

Сладко засыпал Андрейка.

Темнело...

Медленно, неохотно день уступал место ночи. Утихло все в Смолянах. Люди за день наработались и, когда наступил вечер, разошлись по домам на отдых. Не потому, что очень хотелось спать. В местечке еще не было электричества.

Свет горел только в помещении райкома партии да в двух-трех домах, в том числе и в доме Мартына. Хотя никого, кроме соседки, в квартире не было, лампа, подвешенная на крюке под потолком, горела вовсю. Перед отъездом на станцию Мартын сам хорошенько вычистил стекло, сполоснул его в воде, налил в лампу керосина, срезал нагар с фитиля, а потом зажег лампу и долго любовался ее светом.

С сегодняшнего вечера на этот свет будут смотреть не только он и Андрейка. Приезжают родные Мартына. Свет будет нужен и им.

Взволнованный и торжественный, Мартын приехал на станцию задолго до прихода поезда. С ним пытались заговорить знакомые, потому что он часто бывал тут по служебным делам. Что бы ни прибывало по железной дороге для района, Мартын обязательно проверял сам, и не только по документам, но, как говорится, и на ощупь.

Но сегодня Мартыну не хотелось разговаривать ни с кем. Ему хотелось побыть одному.

Варвара Максимовна, жена Мартына, с детьми эвакуировалась из местечка, а сам он остался по заданию райкома в тылу врага, ничего не зная о своей семье. Варвара Максимовна написала о себе в Москву. Оттуда ее письмо переслали в подпольный обком. Так Мартын узнал о своей семье. Всю войну он посылал им письма из вражеского тыла и жил надеждой на эту встречу.

И вот эта встреча приближается.

Пока Мартын шагал из конца в конец перрона, стало совсем темно, ночь накрыла своими черными крыльями окрестности. Правда, здание станции — склад, только и уцелевший из всех довоенных станционных строений,— было освещено синими фонарями, свидетельствовавшими о том, что тут есть жизнь.

Но Мартын не подходил к этим фонарям и, волнуясь, думал о приближающейся минуте. Он пожалел, что сейчас здесь нет Андрейки. Даже в который раз упрекнул себя за то, что не заехал за мальчиком, все еще работавшим в колхозе. Думалось и о том, как отнесется семья к Андрейке, так много пережившему вместе с Мартыном, который стал таким близким и родным мальчику, нуждавшемуся в самой искренней ласке. Найдется ли такая ласка у Варвары Максимовны? Хватит ли у нее сил и выдержки относиться к чужому ребенку, как к своему?

Мартын не мог ответить на эти вопросы. Он почти три года не видел своих. Все они, конечно, изменились, повзрослели.

Пронзительный паровозный гудок оборвал раздумья Мартына. Кто-то обогнал его, торопясь к станции. Легкий ветерок дохнул теплом в лицо Мартына. Душу всколыхнула радость — радость скорой встречи. Мартын направился к фонарям, где остановится паровоз. Ему показалось, что фонари теперь горят ярче.

Опять долетел откуда-то протяжный паровозный гудок. На перроне началось оживление. Люди зашевелились, заговорили.

Еще через минуту в темноте послышался грохот стальных колес.

...Так-так, так-так...— доносилось до Мартына. Тук-тук, тук-тук... — вторило его сердце.

Взоры всех, кто был на перроне, обратились в ту сторону, откуда приближался перестук колес. Каждому, очевидно, очень хотелось первым увидеть огоньки паровоза. Как радостны они, как приятно сердцу от их сияния! Сколько трепетного волнения несут они с собою! Мартын не мог уже спокойно стоять. Не находя себе места, шагал то вперед, то назад.