Роберто Пьюмини - Астралиск

Сакумат слегка встревожился, заметив, что радостные крики мальчика стихли. Он ждал, что тот появится из широкой двери в форме арки, открытой в следующую комнату анфилады, но кругом было тихо, и белый цвет стен казался цветом самого молчания.

Он вытянул шею и заглянул за порог, но никого не увидел. Вдруг за выступом стены мелькнула прядь чёрных волос. Сакумат прижался к стене и стал ждать. В нескольких метрах от него послышалось прерывистое детское дыхание. Он не двигался с места. Прядь высунулась снова, осторожно-осторожно, потом за ней показалось взволнованное лицо Мадурера.

– Я здесь! – Художник неожиданно вышел из своего укрытия и шагнул ему навстречу.

Мальчик вскрикнул и выскочил из засады, потом громко рассмеялся и побежал к порогу, отделявшему вторую комнату от третьей. Сакумат не спеша последовал за ним и вошёл в последнюю комнату, такую же белую, как и две другие.

Мадурер спрятался за полукружным выступом правой стены прямо под одной из широких бойниц, через которые проникал пропущенный через марлю белый дневной свет.

– Я знаю, где ты… – сказал Сакумат, нарочно отходя от его укрытия и повернувшись к нему спиной. Позади себя он слышал взволнованное дыхание мальчика и его радостное копошение.

– Считай, что я нашёл тебя, Мадурер… Ты прячешься за этой вазой… – продолжал Сакумат, с напускной осторожностью приближаясь к большому эмалевому сосуду, до половины наполненному водой, и по-прежнему стоя спиной к убежищу Мадурера.

Он слышал, как мальчик, торжествуя, покинул своё укрытие и, промчавшись обратно, скрылся во второй комнате.

– Чешуя саламандры! Так, значит, ты не здесь! – воскликнул художник с притворным разочарованием.

Потом подождал немного, чтобы мальчик успел спрятаться, и продолжил поиски.

В последующие дни Сакумат и Мадурер много времени проводили вместе, играя и разговаривая.

– Что ты напишешь, Сакумат? – спрашивал мальчик.

– Пока не знаю, Мадурер. Я много думал об этом, но воображение моё остаётся пустым и белым, как стены этой комнаты.

– Но ведь что-нибудь напишешь обязательно, правда?

– Конечно, Мадурер. Но вначале нам с тобой надо поговорить и решить, чего мы хотим.

Они продолжали играть, то переходя из комнаты в комнату, то сидя за низким столиком, который, если не считать постели Мадурера и невысокого длинного шкафа, был здесь единственным предметом мебели.

Мадурер прекрасно играл в шахматы. С первой же партии Сакумат понял, что мальчик сильней его. На каждый ход художника, стоивший тому долгих раздумий, мальчик отвечал быстро и остроумно, словно это было для него весёлым развлеченьем.

Пока они сидели поглощённые игрой, по комнатам бесшумно двигались старые служанки – они меняли покрывала и занавески, следили, чтобы в углах не осталось ни пылинки. Марлевые сетки, очищающие воздух, натягивались каждый день новые.

– Что бы тебе хотелось видеть вокруг себя? – спрашивал Сакумат. – Есть у твоих глаз какое-нибудь желание?

– Их много, может быть, даже слишком… Я видел столько всего в книгах, которые дарил мне отец! У меня около сотни книг, многие с цветными рисунками, и каждый из них я разглядывал больше десяти раз. Я видел много чудесного: море, горы, большие зелёные луга и сверкающие озёра. Я знаю, какие деревья растут на нашей земле и в землях, далёких от нас. Я видел изображения людей в удивительных одеждах (эти люди живут где-то очень далеко) и видел разных животных. Все эти образы кажутся мне прекрасными и желанными и живут в моём воображении вместе. Я не могу выбрать…

Некоторое время оба молчали.

– Может быть, и не надо выбирать, мой друг, – сказал художник. – Нужно только привести их в порядок.

– Что ты имеешь в виду, Сакумат?

Художник молчал, поглаживая ладонью лицо. С того времени как он поднялся в долину Нактумала, он ни разу не брился, и жёсткая с проседью щетина покрывала его щёки.

– В этой комнате широкие стены, Мадурер, – сказал он. – Если захочешь, я могу написать твоё море. И горы, и озера… многое из того, что ты знаешь. Нужно только, чтобы ты рассказал мне о том, что видел и что тебе дорого. Мне нужно будет совершить путешествие в твой мир, а тебе стать моим проводником.

С того дня Мадурер начал рассказывать. Вначале он предложил художнику самому посмотреть картинки в его книгах. Но Сакумат сказал, что лучше представит всё с его собственных слов. И Мадурер стал рассказывать ему о горах и долинах, о холмах, покрытых фруктовыми садами, о густых лесах и возделанных пашнях, о селениях с белыми крышами и о других – с красными, о прохладных аллеях с высокими деревьями, в которых гуляет ветер. Сам того не замечая, он добавлял к пейзажам, виденным в книгах, новые – те, которых никогда не видел, а только представлял по рассказам служанок и отца. Это были дикие и прекрасные места, необъятные и волнующие.

– Мне нравится море, – сказал он однажды. – Когда я представляю его себе – такое огромное, синее, голубое, зелёное, то кажется, эта радость входит в мои мысли и заполняет их целиком.

Сакумат слушал, задавал вопросы, просил описать что-то поподробнее.

– Теперь я хорошо представляю то, что буду писать, – сказал он через некоторое время. – Вот только…

– Говори, Сакумат!

– Друг мой, мы задумали горы и море… Вещи, сами по себе необъятные. Если бы мы решили ограничиться одной стеной, у нас получилось бы мелкое море и сплющенные горы. Нам пришлось бы напрягать глаза – мне, чтобы писать, тебе, чтоб разглядывать. Поэтому я предлагаю использовать все стены комнаты – чтобы расширить пространство и дать простор взгляду.

– Конечно! – воскликнул Мадурер. – И вообще, почему бы…

Он вдруг смутился и замолчал.

– Продолжай, – сказал Сакумат.

– Но, боюсь, это будет тебе не по силам…

– Говори же, Мадурер! Выслушать тебя совсем не трудно. А там посмотрим.

– Ну вот, я подумал… если так, то почему бы нам не расписать стены всех комнат? Как если бы кругом было небо, понимаешь? Тогда всё стало бы ближе и крупнее, и разглядеть можно было бы побольше.

Сакумат провёл рукой по бороде, обрамлявшей его лицо тёмной полоской с проблесками серебра.

– Хорошая мысль, Мадурер. А что касается времени, то мы ведь не спешим, правда?

Мальчик только улыбнулся в ответ.

– Теперь нам надо привести наши мысли в порядок.

– Объясни, Сакумат. Я не понимаю, о каком порядке ты говоришь.

– Мадурер, – сказал художник, – мы хотим написать целый мир. Значит, нужно, чтобы в нашей живописи одно переходило в другое плавно и естественно, чтобы это не было похоже наперепутанные и размётанные ветром страницы. Тогда взгляд будет неторопливым путешественником, спокойно, без напряжения переходя от одного пейзажа к другому.