Люси Мод Монтгомери - Аня из Авонлеи

– Если у Дэви дурные наклонности, то тем больше он нуждается в правильном воспитании. Если мы не приютим этих детей, то кто знает, к кому они попадут и как это на них повлияет? Предположим, их возьмут ближайшие соседи Мэри – Спротты. Но, по словам миссис Линд, страшнее богохульника, чем Генри Спротт, свет не производил, а дети его в жизни не скажут слова правды. Ужасно, если близнецы столкнутся с подобным примером… Или предположим, они попадут к Уиггинсам. Говорят, что мистер Уиггинс продает все, что только можно продать, и держит семью на одном снятом молоке. Ведь вы, Марилла, не хотели бы, чтобы ваших родственников морили голодом, пусть даже это всего лишь троюродное родство? Мне кажется, что взять этих детей – наш долг.

– Полагаю, что так, – согласилась Марилла мрачно. – Пожалуй, я скажу Мэри, что возьму их. Но ты напрасно так сияешь, Аня. Для тебя это будет означать дополнительную работу. Из-за глаз я не могу и иголку в руки взять, так что тебе придется шить на них и чинить их одежду.

– Терпеть не могу шитья, – сказала Аня спокойно, – но если вы согласны взять этих детей из чувства долга, то я буду шить для них из чувства долга…

Дорога из Графтона в Авонлею после похорон Мэри Кит стала тяжелым испытанием для Мариллы. Если Дора смирно сидела рядом с ней в кабриолете, то Дэви, казалось, был одержим страстью к вечному движению. Заставить его сидеть спокойно оказалось не в силах Мариллы, и она дрожала от страха, что он упадет прямо под колеса и сломает себе шею. Наконец она пригрозила выпороть его, когда привезет домой. Тогда Дэви вскарабкался ей на колени, не обращая внимания на вожжи в ее руках, закинул ей на шею пухлые ручки и стиснул ее в объятиях, словно медвежонок.

– Не верю, что вы станете пороть маленького мальчика только за то, что он не может сидеть смирно, – сказал он, чмокая ее морщинистую щеку. – Разве вам не было ужасно трудно сидеть смирно, когда вы были маленькой?

– Нет, я всегда сидела смирно, когда мне велели, – сказала Марилла, стараясь говорить сурово, хотя ее сердце таяло от порывистых ласк Дэви.

– Ну, это потому, что вы были девочкой, – ответил он, стиснув ее еще раз и уползая на свое место. – Вот Дора, она может сидеть смирно… но разве это весело? Эй, Дора, дай-ка я тебя развеселю!

И он дернул сестренку за волосы. Дора взвизгнула и расплакалась.

– Дня не прошло, как твоя бедная мать легла в могилу, а у тебя одно озорство на уме! Как ты так можешь? – вопрошала Марилла в отчаянии.

– Но она хотела умереть, – заверил Дэви. – Она сама мне говорила. Она ужасно устала болеть. Мы с ней долго говорили вечером, перед тем как она умерла. Она сказала, что вы возьмете меня и Дору на зиму к себе и я должен постараться быть хорошим мальчиком. И я собираюсь быть хорошим, но разве нельзя быть хорошим и при этом бегать и прыгать?

Марилла вздохнула с облегчением, когда наконец въехала в свой двор, где в опускающихся сумерках осенний ветер танцевал с пожухлыми листьями. Аня встретила их у ворот и сняла близнецов с кабриолета. Дора довольно равнодушно позволила себя поцеловать, но Дэви ответил на Анино приветствие сердечными объятиями и радостно объявил:

– Я мистер Дэви Кит!

За ужином Дора держалась как маленькая дама, но манеры Дэви оставляли желать лучшего.

– Я такой голодный, что у меня нет времени есть опрятно, – заявил он в ответ на замечание Мариллы. – Дора не так проголодалась, как я. Вспомните, сколько я вертелся по дороге сюда. Этот пирог жутко вкусный, и слив в нем полно! У нас дома давным-давно не было пирогов, потому что мама болела. Дайте мне еще!

Марилла отказала бы, но Аня щедрой рукой отрезала второй кусок. Впрочем, она напомнила Дэви, что следует сказать «спасибо». Но Дэви только усмехнулся в ответ, а покончив с куском, заявил:

– Дашь еще пирога – скажу «спасибо».

– Нет, ты получил вполне достаточно, – сказала Марилла тоном, не допускающим возражений.

Дэви подмигнул Ане и, перегнувшись через стол, выхватил из руки у Доры ее кусок пирога, который бедняжка успела лишь попробовать, и, разинув рот на всю ширину, запихнул в него весь этот кусок целиком. У Доры задрожали губы; Марилла онемела от ужаса. Аня – с самой внушительной миной, какую она освоила за время работы в школе – воскликнула:

– Дэви, джентльмены так не поступают!

– Я не джемплен, – сказал Дэви, едва справившись с тем, что было во рту. – Нельзя стать джемпленом, пока не вырастешь.

– Разумеется, можно, – поспешила заверить Аня, чувствуя, что представляется удобный случай заронить в детскую душу семена добра и истины. – Ты можешь стать джентльменом уже сейчас. А джентльмены никогда не выхватывают ничего у дам… и не забывают говорить «спасибо»…

– Не очень-то весело им живется. Скучища! – заявил Дэви откровенно.

Марилла, с видом покорности судьбе, отрезала еще один кусок пирога для Доры. Она чувствовала, что сейчас не в силах бороться с Дэви. Это был тяжкий день для нее – сначала похороны, затем долгая дорога. В этот момент она смотрела в будущее с пессимизмом, достойным самой Элизы Эндрюс.

Близнецы, хотя оба светловолосые, были не слишком похожи друг на друга: локоны Доры всегда оставались аккуратными и прилизанными – голова Дэви тонула в пушистых золотистых колечках; карие глаза Доры смотрели кротко и спокойно – глаза Дэви светились озорством и весельем; у Доры носик был прямой – у Дэви вздернутый; ротик Доры всегда был жеманно сложен – у Дэви он вечно расплывался в улыбке.

– Лучше уложить их в постель, – сказала Марилла, найдя этот способ на время избавиться от детей самым простым. – Дора будет спать у меня, а Дэви ты, Аня, отведешь в западный мезонин. Ты ведь не боишься спать один, Дэви?

– Нет, но спать я пойду еще не скоро, – отвечал Дэви беззаботно.

– Пойдешь сейчас же, – сказала Марилла таким тоном, что даже Дэви не посмел ослушаться и торопливо засеменил через переднюю следом за Аней.

– Когда вырасту, обязательно попробую не ложиться спать целую ночь, просто чтобы посмотреть, как это будет, – сообщил он ей доверительно.

В последующие годы Марилла никогда не могла вспомнить без содрогания эту первую неделю пребывания близнецов в Зеленых Мезонинах. Не то чтобы эта первая неделя была хуже последующих, просто она казалась такой по причине своей новизны. Редко выдавалась минута, когда Дэви не придумывал или не осуществлял очередной проказы, но его первый знаменитый подвиг был совершен уже через два дня после прибытия в Авонлею. – утром чудесного, туманного и теплого, воскресного дня.