Кристине Нёстлингер - Ильза Янда, лет - четырнадцать

– Ты права, но волноваться из-за этого нечего.

– А ты вообще хладнокровная рыба! – взвилась Ильза и наговорила мне еще много всякого, но я все равно знаю, что она так не думает. Когда Ильза разойдется, она машет руками как бешеная.

Она задела флакон с лаком для ногтей, и он перевернулся. Мертвенный лак пролился на письменный стол. Я хотела его вытереть, но его разве вытрешь! Письменные столы у нас совсем новые. Я боялась, что мама из-за пятна будет ругаться. Я принесла раствори­тель и вылила его на пятно, но в растворите­ле, оказывается, есть ацетон, а от него сошла полировка, и опять получилось пятно, толь­ко еще больше.

– Ну вот, поправила дело, растяпа! – прорычала Ильза.

Никогда я не могу как следует разозлить­ся. Даже если со мной вот так обращаются.

Я сказала:

– Да не волнуйся ты! Я скажу маме, что это я виновата.

– Спасибо, обойдемся!

Она сказала это как-то так, что я поняла – нет, это она не воображает, это она всерьез.

– Но ведь мама, знаешь, как разойдется! Жутко! – сказала я.

– Ну и что? Пусть ее! Если мне это черес­чур надоест, я вообще уйду!

До меня даже не сразу дошло. Я подумала, что она тогда просто уйдет в другую комнату. Или в туалет. Я и сама там часто отсижи­ваюсь, когда мама слишком долго меня ру­гает.

Но тут Ильза сказала:

– Я и так сыта по горло. У меня это все давно уже вот где сидит! Прямо хоть ори!

Я принесла из кухни мокрую тряпку и вытерла письменный стол. Красивее он от этого не стал.

– Куда же ты собираешься уйти? – спро­сила я.

– Да тут тысяча возможностей, тысяча!

Но прозвучало это так, будто ни одной возможности она назвать не могла. И я не стала ее больше расспрашивать.

Я, наверно, не с того начала.

Я хочу написать про Ильзу. Надо, пожа­луй, сперва описать, как Ильза выглядит. Это ведь очень важно.

Ильза красивая. Не то что хорошенькая, или миловидная, или как там еще говорят. Она красивая. Вся, сверху донизу. От пря­мого пробора на голове до пальцев на ногах с педикюром у нее нет ничего, что не было бы красиво.

У нее очень густые каштановые волосы, прямые, гладкие, до плеч. Ни разу еще у нее на лице не выскочил ни один прыщик. Глаза у нее серые, с зелеными точками. А нос совсем маленький. Она очень тоненькая, но грудь у нее высокая, конусом. Талия у нее всего сорок шесть сантиметров, и ее учитель рисования вычислил, что все пропорции у нее в точности, как у греческих статуй. Я могла бы исписать еще много страниц, рассказывая про внешность моей сестры. Про ее белые зубы и длинные ресницы, и про ноги, о которых Ганси говорит, что это «не ноги, а дивный сон». Но все равно это не главное. А главное – вот что: в Ильзе есть что-то, чего нет во всех других. Я уже сколь­ко раз это замечала! Когда я на большой перемене захожу к ней в класс, там стоят у стены, сидят на подоконнике и бродят меж­ду рядами больше тридцати девочек. Хоро­шенькие, так себе и дурнушки. И среди них – Ильза. Но она какая-то совсем другая.

Герта из Ильзиного класса тоже очень красивая. Но когда Герта надевает старый вылинявший свитер, все это сразу видят. А вот если моя сестра наденет старый засти­ранный свитерок, этого никто не заметит. Самый дешевенький свитер выглядит на ней как шикарный дорогой сверхмодный пуловер.

Вот – теперь я знаю!

Моя сестра Ильза как будто сошла с рек­ламы. Только, конечно, не с рекламы сти­рального порошка или там яичной лапши высшего сорта. Она с рекламы «Смелей вперед!», с рекламы «Автомашины высокой ско­рости для молодых людей». Принцесса кока-колы и мартини – вот она кто! Только по внешности, конечно.

Раньше Ильза не была такой красивой.

Когда мы еще жили у бабушки, мы каж­дый день ходили на рынок. Бабушка все по­купает только на рынке. Она проходит по всем рядам, смотрит, пробует, ощупывает, приценивается. Запоминает, у кого сколько стоит салат, огурцы, апельсины. Самый де­шевый товар всегда у госпожи Кратохвиль, и бабушка давно бы должна усвоить, что она отдает все дешевле других. Ведь бабушка вот уже сорок лет изо дня в день ходит на рынок. Но по ее понятиям, хорошая хозяй­ка сперва обойдет весь рынок, а уж потом покупает.

Когда мы с бабушкой ходили по рынку, все там всегда говорили Ильзе:

– Ты что так насупилась?

А про меня говорили, что я веселая и про­стая.

Дворник в том доме, где живет бабушка, сказал как-то: «Если б Ильза не глядела исподлобья, а улыбалась, ее даже можно бы­ло бы назвать красивым ребенком!»

Но Ильза в то время почти никогда не улыбалась. Во всяком случае, я этого не помню.

Я помню только, что она все время писала буквы. Она сидела за маленьким столиком перед вазой с букетом искусственных роз и исписывала буквами целые страницы. Дедушка сердился и говорил, что она себе зре­ние испортит, но она все писала и писала.

Она была тогда во втором классе. И как раз перешла в другую школу. Потому что мы ведь летом после развода переехали к бабушке, а бабушка живет очень далеко от нашего прежнего дома. Новая учительни­ца в новой школе учила писать буквы сов­сем по-другому, чем старая. Поэтому Ильза и писала буквы – буквы, буквы, буквы.

Но все это было зря. Через два года мы все равно переехали к Курту. И Ильза снова попала к другой учительнице, а та опять по­требовала, чтобы она писала буквы совсем по-другому.

Наверно, поэтому у Ильзы такой почерк – прямой, ровный, словно прописи. «Образ­цовый» почерк. «Ее тетрадки – просто от­рада», – говорила нашей маме учительница на каждом классном собрании.

Но в последнее время Ильзины тетрадки вряд ли были отрадой для учительницы.

Вчера я наводила порядок в Ильзином письменном столе. Не потому, что я так люб­лю порядок, а просто мне хотелось подержать в руках Ильзины вещи. Лучше уж вещи, чем совсем ничего.

Ну, так вот, я разбиралась в Ильзином сто­ле и заглянула в ее тетради. И тут я просто обалдела. В каждой тетрадке была исписа­на всего одна страница, да и то не до конца. А в тетрадке по математике и по латыни во­обще все страницы были чистые.

Ничего я не понимаю! Ведь она каждый день после школы часами сидела за письмен­ным столом. Иногда до позднего вечера, когда я уже лежала в постели. И если я пыталась с ней заговорить, не поднимая головы, отвечала: «Тише, я занимаюсь», «За­молчи, ты мне мешаешь». А еще я нашла у нее в столе записные книжки – четыре ма­ленькие и три большие. И все исписаны ровненькими каракулями – петелька за петелькой, петелька за петелькой... И так строка за строкой. А на некоторых строчках – зуб­чики. Зубчики, зубчики, зубчики... А несколь­ко страниц сверху донизу зарисованы какими-то крошечными ящичками – красными и зелеными.

Нет, я правда ничего не понимаю! Выхо­дит, Ильза часами сидела за письменным сто­лом и рисовала петельки, зубчики и ящички. Чем вот так сидеть и рисовать петельки и ящички, по-моему, лучше уж уроки делать. Или совсем ничего не делать – слушать пластинки.