Кристине Нёстлингер - Ильза Янда, лет - четырнадцать

– А где же он сейчас? – спросила я.

– Я не провидец. Это единственный дар, которым я не владею.

– Как же это так – он здесь, а Ильза уехала? – спросила я.

– Мы это дело рекогносцируем! – сказал Али-баба.

– Чего мы это дело?..

– Провентилируем!

– А как, ты можешь сказать?

Но Али-баба не успел мне ответить, пото­му что входная дверь отворилась и в нее вошел человек вдвое больше и вдвое толще Али-бабы. Короче говоря, и объемом и ро­стом с медведя гризли. На голове у него была синяя вязаная шапка, на ногах деревянные сабо, а живот прикрывал большой синий фартук. Он был в клетчатой рубашке и в куртке. Я не умею определять возраст взрос­лых, но человек этот был так примерно вроде старого отца или молодого дедушки. Я отчет­ливо слышала, как официантка сказала ему:

– Добрый вечер, господин шеф!

И Али-баба отчетливо слышал, как один из гостей сказал:

– Хозяин пришел. Может, сыграет с нами в картишки?!

Фердинанд затрусил навстречу хозяину и обнюхал его, виляя хвостом.

– Хозяин, иди выпей с нами! – кричали за столиками. – Хозяин, иди к нам, сыграем в скат!

Хозяин снял с головы синюю вязаную шапку. Под ней оказалась обширная лысина.

– Не могу, ребята, спешу, – ответил он. – Надо ехать, прямо тут же.

Гости разочарованно загудели. Фердинанд ухватил хозяина за штанину и теребил ее.

– Фердинанд, прекрати, Фердинанд, отвяжись! – крикнул хозяин. Но прозвучало это не зло.

Фердинанд оказался послушным псом. Он выпустил из пасти штанину, взглянул на хозяина с упреком и снова поплелся к нашему столу. Он положил голову мне на колени и разрешил почесать себя за ухом.

Я была в полном смятении. Этот лысый медведь гризли в синей вязаной шапке! Не мог же он быть другом Ильзы! Это просто не­возможно!

Али-баба был тоже порядком удивлен.

– Ну, друг Sweety, – сказал он, – если этот имел успех у твоей сестры, тогда я могу завоевать саму Miss World! Это уж точно!

Официантка принесла нам сосиски с гор­чицей и прикрикнула на Фердинанда.

– Он жуткий обжора, – объяснила она. – Никому поесть не дает. Еще вырвет сосиску из рук и сожрет.

Но прогнать Фердинанда было не так-то просто. Он учуял запах сосисок и пришел снова. Официантка взяла его за ошейник и потянула к дверям кухни.

– Позор для порядочного кафе эдакая собака, – ворчала она.

Хозяин с усмешкой поглядел ей вслед. Я подумала: «Жаль, что собаки не умеют говорить. Фердинанд – это уж точно – мог бы нам тут помочь. Если уж Ильза даже гу­лять его выводила».

Официантка спровадила Фердинанда на кухню и принесла нам сыр и вишневый торт. Хозяин скрылся за дверью, на которой было написано «Погреб».

– Али-баба, – тихо сказала я, – хоть я и почти ничего не знаю о моей сестре, но что у нее роман с этим полудедушкой, это исключено!

– Ничего не исключено, Sweety.

И Али-баба стал меня убеждать, что у моей сестры, очевидно, комплекс безотцовщины, и поэтому она может любить только пожилых мужчин. А когда я ему рассказала, что наши родители в разводе и что папа не слишком-то нами интересуется, он и вовсе уверовал в свою гипотезу.

– В чистом виде сублимация безотцовщины, в чистом виде! Эрзац-папаша! – повторял он все снова и снова.

Али-баба рассказал мне еще много разных историй про эрзац-папаш и про всякие такие вещи. Его главное хобби – психология. Это звучало довольно убедительно и вроде бы все объясняло. Но у меня все же были возраже­ния.

– Этому медведю гризли ни капельки не подходит белое замшевое пальто. И красного «БМВ» тоже что-то нигде не видно.

Наш столик стоял у самого окна. Я раздви­нула занавеску в красно-белую клетку. Али-баба прижался носом к стеклу, но и ему не удалось увидеть где-нибудь поблизости крас­ную машину. Да и с тем, что толстый хозяин трактира очень уж мало подходит к белому замшевому пальто, он тоже не мог не согла­ситься.

Я соскребла с тарелки остатки вишневого торта.

– Хочешь еще? – осведомился Али-баба. Я, по правде сказать, была бы не прочь съесть еще кусок торта, но мне не хотелось вводить Али-бабу в такие расходы. Поэтому я сказала:

– Нет, спасибо.

– Так ты считаешь, что Набрызг нам все наврал? – спросил Али-баба.

Нет, я не думала, что Набрызг наврал. Он говорил правду.

– Ну а раз Набрызг не наврал, – доказывал Али-баба, – значит, трактирщику вполне подходит белое замшевое пальто.

– Оно ему точно не подходит! С гарантией!

– Поживем – увидим, народная муд­рость, – сказал Али-баба. – Трудный случай. Такой орешек не разгрызешь с одной попыт­ки, Sweety. – Он положил свою руку на мою. – Но мы еще найдем разгадку! – И ле­гонько похлопал меня по руке.

Потом Али-баба сказал, что теперь ему на­до срочно идти в кино. Он позвал и меня и выразил полную уверенность, что любой билетер пропустит меня на сеанс – «до че­тырнадцати вход воспрещен».

– Мне пора домой, – сказала я. Он стал надо мной смеяться.

– Да ведь сейчас только четверть ше­стого!

Я испугалась. Я должна была вернуться в пять. Мне не хотелось рассказывать Али-бабе, как у нас дома обстоит дело с пунктуаль­ностью и какие взгляды на этот счет у моей мамы и у советницы. Такому, как Али-баба, этого все равно не понять. И я сказала:

– Я вообще не люблю ходить в кино.

– Ты что, не в себе? – спросил Али-баба.

А потом он сказал, что если я не люблю водить в кино, то одно из двух – либо я ископаемое, либо исключительная личность. Втайне я понадеялась, что он счел меня за личность. Али-баба расплатился. Он попросил, чтобы я проводила его до кино. В этом я не смогла ему отказать. И мы зашагали рядом по улице в направлении кинотеатра.

Ну так вот. Если бы Али-баба прочел все это – чего, я надеюсь, никогда не случится, потому что мне это было бы очень неприят­но, – он, наверно, сказал бы: «Sweety, ты повторяешься!»

И все-таки я могу написать только так: дома опять все было совершенно ужасно. Дома разразился скандал, вернее, два скандала.

Я и в самом деле хотела только проводить Али-бабу до кино. Но перед кинотеатром стояли еще Николаус, и младший брат Николауса, и трое ребят из моего класса. И все они говорили, что я тоже должна с ними пойти. И еще они говорили, что сеанс, кото­рый начнется в полшестого, в семь уже кончится и я вернусь домой самое позднее в четверть восьмого, а это детское время.

И раньше, чем я успела хорошенько по­размыслить над тем, согласится ли моя ма­ма, что четверть восьмого – детское время, Али-баба уже купил два билета. А Николаус, не теряя времени, протаскивал меня через контроль. Tyт уж раздумывать мне совсем не пришлось, потому что я целиком была занята тем, чтобы сойти за четырнадцатилетнюю и соответственно держаться и улыбаться. Поче­му этот фильм «воспрещен до четырнадца­ти», мне так и осталось неясно. В нем нет ничего ни про плотскую любовь, ни про звер­ства. Всего три вполне нормальных убийства да несколько поцелуев. (Николаус утвержда­ет, что фильм из-за того «до четырнадцати», что там один тип что-то украл, а его не поса­дили.)