Кристине Нёстлингер - Ильза Янда, лет - четырнадцать

Я покосилась на советницу. Та все еще сидела, поджав губы, с оскорбленной миной.

Татьяна пристроилась на ковре рядом с советницей.

– Воз-люб-лен-ный, – пробормотала Татьяна, а потом повторила: – Воз-люб-лен-ный!

Это слово было для нее новым. Видно, оно показалось ей красивым.

– Эрика, уведи отсюда ребенка. Ребенку тут слушать нечего, – зашипела советница.

– Да она ведь этого еще не понимает, – сказала бабушка.

Если Татьяна замечает, что от нее хотят избавиться, она уж точно не уйдет. Она вскарабкалась на диван, села рядом с моей бабушкой, сложила руки на коленях, точно как она, и крикнула:

– Не уйдет, не уйдет Татьяна! Нет, нет, нет!

Мама затушила сигарету и достала из пачки другую.

– Не кури одну за другой, – сказала со­ветница.

Мама положила сигарету на столик и ста­ла катать ее туда-сюда. Я вдруг чихнула.

– Ребенок простужен, – сказала советница. – У нее совершенно мокрые ботинки, и голова тоже мокрая.

– Что же нам теперь делать? – спросила мама.

– Ей надо переодеться во все сухое, – заявила советница.

Я опять чихнула.

– У нее мурашки, – сказала советница. Мама вздрогнула.

– У кого? – спросила она. – У кого мурашки?

Советница указала на меня.

– Она простудилась!

– Ах, у нее. – Мама не проявила боль­шого интереса к моим мурашкам.

– Что значит «ах, у нее»! – возмутилась советница. – Не хватало еще, чтобы ко всем несчастьям она заболела гриппом.

– Эрика, иди-ка одень что-нибудь потеплее, – сказала бабушка.

Я встала и пошла к двери.

– И хорошенько вытри голову полотенцем! – крикнула советница мне вслед.

Оливер все еще переминался с ноги на ногу в передней за дверью.

– Что они там делают? – спросил он ме­ня. Я пожала плечами.

– Ильза вернется? – спросил он. Я опять пожала плечами.

Я переоделась в моей комнате. Оливер стоял тут же, рядом.

– А твоя бабушка хорошая? – спросил он. – А твоя бабушка может быть моей бабушкой? А у твоей бабушки есть дедушка? А дедушка тоже хороший?

Я опять зачихала и между чихами повторяла:

– Да, да, да.

Когда я вернулась в гостиную, там сидели только советница и бабушка. Мама была в спальне, она одевалась. Советница как раз крикнула в дверь спальни, чтобы мама ни в коем случае не выходила на улицу с мокрой головой.

– Так можно заработать простуду головы, – утверждала она, – а от нее лезут волосы.

– Она ведь может надеть шапку, – сказа­ла бабушка.

Я спросила бабушку, куда собирается мама.

– К хозяину пивной, – сказала бабушка. Советница заявила, что хотя все это ее почти не касается, но она бы на месте мамы пошла в полицию.

– Это мы еще успеем, – сказала бабушка.

Мама оделась удивительно быстро. Обычно ей требуется для этого в пять раз больше времени. Она надевала пальто и мою красную вязаную шапку, и запихивала что-то в свою сумочку, и все бормотала:

– Я ведь скоро вернусь. Я вернусь как можно скорей. Я буду спешить.

– Проводить тебя? – спросила советница.

– Спасибо, нет, я лучше пойду одна, – ответила мама.

– Это займет у нее полчаса, не меньше, – сказала советница, когда дверь за мамой захлопнулась.

Бабушка кивнула.

– Не меньше, – пробормотала она. Советница опять начала двигать постолу сигареты и спички. Я заметила, что она хочет что-то сказать. Она смахнула со стола крош­ки табака, сунула лежавшую на столе сига­рету обратно в пачку, поставила на пачку спичечную коробку и спросила:

– Вы мне можете все это объяснить?

– Я могу себе это представить, – сказала бабушка, – понимаете ли, нарисовать себе картину, но вот объяснить это вам я, вероятно, не сумею.

И тут советница разразилась длинной речью. Она говорила, что у нас есть все или по крайней мере значительно больше, чем у других детей. Она перечислила, что у нас есть: хорошая семья, хорошо поставленный дом, мать, которая о нас заботится, никаких материальных затруднений, доброе отно­шение, может быть, слишком доброе, пони­мание, внимание. Она перечислила еще много чего – я не смогла все запомнить.

Потом советница сказала, что, по ее мне­нию,такие безобразия, которые вытворяет Ильза, происходят только оттого, что ей слишком уж хорошо живется. И всегда слишком хорошо жилось. Она стала перечислять, что мама старалась привить Ильзе: требовательность к себе, послушание, умение подчиняться, скромность, пунктуальность и внутреннюю мораль. Она так и сказала – внутреннюю мораль. Затем она перечислила еще гораздо больше всяких вещей, которые Ильзе все же не привили, но их я не запом­нила, потому что ничего не могла себе пред­ставить, когда она произносила эти слова.

Бабушка, по-моему, тоже ничего не могла себе представить. Она массировала свою переносицу и в замешательстве смотрела на советницу. А Татьяна, сидевшая рядом с бабушкой, тоже ухватила себя за нос и повто­ряла все ее движения. А я все чихала и чиха­ла. А Оливер все стоял у дверей и спраши­вал, когда же вернется мама.

– Вы, судя по всему, не разделяете моего мнения, – сказала советница, обращаясь к бабушке. – А как вы рассматриваете этот случай?

Бабушка перестала тереть свой нос.

– Послушайте, – громко сказала она, – это ведь никакой не случай! Это ведь Ильза. Ильза, моя внучка! И я рассматриваю это так, что Ильзе жилось не слишком хорошо, а слишком плохо. Да, да, слишком плохо. И Эрике тоже. – Она указала на меня паль­цем, словно хотела проткнуть меня им насквозь. – Да, ей тоже живется слишком плохо, если уж вы меня спрашиваете. Но Эрика, она-то другая. Не все это могут вы­нести. Вот Ильза и не вынесла.

– А чего, позвольте спросить,– с досто­инством сказала советница, – чего, собствен­но, не хватало нашей милой Ильзе, кроме хорошей порции побоев? Хорошей трепки время от времени?

Бабушка покраснела. Я видела, что она просто взбешена. Она сделала глубокий вдох. И выложила все.

– Вы говорите так, будто у вас никогда не было детей! Будто вы вообще с луны сва­лились! Во-первых, Ильза получала от своей матери трепку, и даже слишком часто. Что вы подразумеваете под порцией побоев, я не знаю. Может, это были не побои, а пощечины. Но пощечин было больше чем достаточно! А во всем остальном у нее была нехватка. Ей не хватало как раз того, что вы здесь так старательно перечисляли.

Советница хотела перебить бабушку, но ей не удалось сказать ничего, кроме: «Но поз­вольте, позвольте...»

– Дайте мне, пожалуйста, договорить! – перебила ее бабушка. – Если ребенок еже­дневно получает обед, это еще не значит, что мать о нем заботится. И если в квартире, где он живет, шесть или семь комнат, это еще не значит, что у него есть семья и на­стоящий дом. И если в жизнь его не вникают, это еще нельзя назвать добрым отношением! И если мать покупает машину для мытья посуды, это еще не значит, что у детей нет материальных затруднений.