Чезар Петреску - Фрам — полярный медведь

Все потонуло в зеленоватом полусвете не то дня, не то ночи, завертелось в вихре снежной пыли, похожей на толченое стекло.

Льды трещали от лютого мороза. Под напором ветра ломались скалы. Воздух гудел. Небосвод, казалось, готов был рухнуть в океан.

Фрам нашел во льду расселину и свернулся в ней клубком, понадеявшись на свой выбор. Но он ошибся: логово продувалось со всех сторон. Расселину заносило снегом. Оторванный ветром осколок льдины упал ему на голову. Другой больно ударил лапу.

Произошло нечто странное, неслыханное: белый, полярный медведь затрясся от холода.

Хорошо отопленный цирк отучил его от мороза. Он дул на сведенные холодом лапы, выколачивал из них набившиеся льдинки, отряхивался от снежной пыли. Пробовал прятать морду в густом мехе брюха, но тогда начинала мерзнуть спина; медведь менял положение, но мороз больно щипал ему нос.

За несколько часов, пока свирепствовала пурга, бедняга здорово измучился.

Наконец ветер стих, и Фрам высунул морду на свет. Вид у него был довольно печальный и, наверно, вызвал бы сочувствие у глупого Августина и веселые гримасы обезьян цирка Струцкого. Ха-ха! Белый медведь дрожит от холода!

Чтобы размять онемевшие лапы, Фрам принялся плясать. А плясал он совсем не так, как дикие белые медведи, и вообще это была не пляска, а гимнастика, которой его научили люди. Он прыгал через голову вперед и назад, делал сальто-мортале, свертывался клубком и катался по снегу, потом вскинул задние лапы и прошелся на одних передних.

Бесплатное представление перед полярной пустыней!

Раньше ему бы аплодировали две тысячи человек, начиная с тех, кто заполнял галерку, и до нарядных, в перчатках, которые сидели в ложах.

Но в эту минуту все аплодисменты мира не смогли бы привести его в хорошее настроение.

Слишком уж горько было ему от сознания, что он, полярный медведь, чуть было не замерз — опозорил все племя белых медведей!

Немного согревшись, Фрам уселся на ледяную глыбу в самом печальном расположении: было ясно, что первый шаг в свободной жизни оказался неудачным.

Он начал ее без цели, наудачу, словно и здесь кто-то мог позаботиться о нем, вовремя накормить его и обеспечить кровом.

Вместо того чтобы обдумать свое положение, он бесцельно бродил по острову, карабкался на скалы и скатывался с них как на салазках.

Логова себе он не присматривал, не думал о том, чем будет сыт завтра. Пурга застала Фрама врасплох, он мерз и стучал зубами, как несчастная бездомная собачонка, из тех, что скулят зимой под заборами в любом городе.

Остров казался совершенно пустынным. На снегу не было никаких следов. Кругом все было мертво. Фрам почувствовал голод. Как удовлетворить его, он не знал.

Пока что самым разумным было бы покинуть эти неприютные места. В далеких смутных воспоминаниях, вынесенных из младенчества белого медвежонка, возникли уроки большого доброго существа, которое о нем заботилось. Если кругом не было дичи, мать спускалась к берегу, дожидалась плавучей льдины и уплывала на ней, как на плоту, в другое место. Или же находила ледяное поле и пешком отправлялась на поиски более щедрого острова.

Разумным было последовать ее примеру.

Фрам побрел к берегу. К тому самому утесу, на который его высадили.

Он остановился на его краю и окинул взглядом окрестность. Перед ним расстилались пустынные просторы океана.

Пароход ушел.

Фрам помнил место, где он стоял на якоре. Там не осталось никаких следов: печальная, пустынная гладь вод.

Только далеко-далеко прозрачные ледяные горы, гонимые северным ветром к югу, плыли, как таинственные галеры без руля, без парусов и без гребцов.

Но все они были слишком далеко, то появляясь, то исчезая на горизонте, так что их едва можно было бы различить даже в подзорную трубу.

А ближе, под высоким берегом, только тихо плескалась глубокая вода, дробя в своем дрожащем зеркале опрокинутое отражение скал.

Покинуть пустынный остров сегодня не предвиделось никакой возможности.

Фрам уже собрался было отойти от берега, чтобы отыскать себе хорошее логово, но что-то заставило его вздрогнуть.

Что-то шевельнулось на зеленой глади вод. Показалось черное, блестящее пятно. Спина тюленя.

Дичь!.. Добыча!.. Еда!..

Фрам спрятался за скалой и стал ждать.

Теперь это был уже не тот Фрам, ученый медведь из цирка Струцкого, который умел показывать акробатические и гимнастические номера, отдавал честь и вызывал шумные аплодисменты. В эту минуту он был настоящим полярным медведем, к тому же голодным, подстерегающим добычу — живую еду.

Тюлень погрузился в воду, забил ластами. Показался снова. Попробовал вскарабкаться на плоскую скалу. Поскользнулся. Нашел другое место. В груди Фрама, под ребрами, отчаянно билось сердце: как бы не ушла добыча, не исчезла, почуяв запах врага…

Наконец тюлень отыскал подходящее место, выбрался короткими рывками на берег и растянулся во всю длину.

Фрам ждал.

Теперь в воде мелькали и другие тюленьи головы, то уходя в глубину, то появляясь на поверхности. Потом вылез еще один тюлень, за ним третий, четвертый. Фрам научился у людей считать.

Тюленей было уже пять, в том числе две самки с детенышами.

Фрам осторожно пополз, скользя со льдины на льдину, стараясь остаться незамеченным.

Тюлени были теперь совсем близко.

В пустом брюхе сосало от голода.

А еда была в двух шагах: только броситься и раздробить клыками черепные кости.

Но тюлени глядели большими кроткими глазами, и Фраму вдруг вспомнились их родичи — дрессированные тюлени в цирке Струцкого.

Они сами вылезали из бассейна, ловили мяч мордой и весело резвились. Это были самые ручные звери цирка и после каждого номера ждали от дрессировщика ласки и лакомств: рыбку, фрукты, пирожное. Тюлени дружили с Фрамом. Одно время они даже выступали вместе. Разве мог он теперь броситься на одного из их братьев, раздробить ему череп клыками, почувствовать, как трещат в зубах его кости?

Глаза ближнего тюленя встретились с глазами Фрама.

Те же добрые, круглые, не знающие страха глаза.

Некоторое время медведь и тюлень глядели друг на друга. Фрам повернулся к нему спиной. Потом, чтобы заглушить голос голода, попробовал разогнать тюленей.

Но они вовсе не собирались уходить. Они выросли возле этого острова, куда до сих пор не ступала лапа белого медведя. Чувство страха было им незнакомо. Лежа на каменных плитах, они с удивлением смотрели на невиданное белое чудовище, которое угрожающе рычало на них, поднималось свечой и вообще казалось сильно рассерженным.