Чезар Петреску - Фрам — полярный медведь

Он снова ринулся в бой.

Фрам повторил прыжок. Противник поскользнулся и ударился мордой об лед.

Не упуская случая, Фрам покатился за ним следом, ухватил его за спину и загривок передними лапами и принялся трясти, как он тряс на арене цирка медвежью шкуру, когда паяцы пародировали его номер. Потом выпустил ошеломленного незнакомца и вытянулся на задних лапах, упершись в бок одной из передних.

Глаза его сверкали весело и беззлобно, словно говоря: «Ну, что, почтеннейший, хватит с тебя? Как видишь, я понимаю шутки. А ты, к сожалению, не очень-то. Это была только проба! Я знаю и другие штуки. Лучше со мной не связываться! Потому советую помириться. Чего же рычать? Что означает твое «мрр-мрр»?! Право, ты смешон, когда сердишься понапрасну. Лучше давай лапу и будем дружить. Ты даже представить себе не можешь, как мне нужен товарищ в этой пустыне!..»

Фрам ждал, дружелюбно глядя на него; одна лапа в боку, другая протянута: мир!

Но незнакомец действительно не понимал шуток и не был расположен простить пришельцу его смелость. Он снова поднялся на задние лапы и с ревом бросился вперед.

Фрам дал ему подножку, как его учил глупый Августин. Прием этот удавался ему всегда и вызывал дружный хохот галерки.

Дикарь ткнулся мордой в лед.

Фрам откозырял ему комически и насмешливо.

Тот опять поднялся и опять, пыхтя, полез в драку. Перепрыгнув через него, Фрам проделал двойное сальто-мортале, самое удачное из всех, когда-либо выполненных им на арене цирка.

Дикий белый медведь боролся с тенью, с медведем-юлой из резины и пружин.

Фрам ускользал от него, прыгал через него, издеваясь над ним, дотрагиваясь лапой до его носа и, в конце концов, обозленный его тупостью и упрямством, крепко уселся на него верхом.

Этой смешной фигуре он тоже научился у глупого Августина.

Тщетно пытался дикарь стряхнуть с себя всадника, выл, рычал, бегал, вставал на дыбы, снова опускался на четвереньки, пробовал кусаться, царапаться, извивался, валялся в сугробах.

Его обуял ужас.

По своей простоте он решил, что напал на сумасшедшего медведя, на черта в медвежьем образе, на какое-то невиданное чудовище.

Теперь ему хотелось одного: избавиться от этой напасти и удрать подальше.

И когда Фрам наконец ослабил мускулы и соскользнул с его спины, дикарь пустился наутек… Он бежал не чуя ног, то и дело озираясь: ему казалось, что чудовище вот-вот погонится за ним. Страх заставлял его мчаться галопом и, если бы белые медведи были подкованы, а полярные льды скрывали кремень, можно было бы сказать с полным основанием, что у беглеца сверкали пятки.

Фрам глядел ему вслед с досадой и сожалением: из его первой встречи со своими ничего не получилось и закончилась она как нельзя хуже.

Вместо товарища и брата, который обрадовался бы его появлению, он, как видно, напал на упрямого и драчливого дурака.

Если все белые медведи Заполярья похожи на этого, то зря он забрался в такую даль, чтобы с ними познакомиться!

Огорченный и разочарованный, Фрам бесцельно бродил среди льдов, которые казались ему такими чужими и враждебными.

Как хорошо было бы сейчас почувствовать ласковую человеческую руку на своей шкуре, особенно между ушами. Это утешило бы его. Вспомнилось, как часто приходили к нему в последнее время люди, спрашивали: «Что с тобой, Фрам? Почему ты такой скучный? Почему у тебя такой несчастный вид? Отвечай! Затонули твои корабли? Счастье обходит тебя в лотерее?..»

Но тут не от кого было ждать утешения.

От него убегали спугнутые им песцы; словно вытолкнутые пружиной, поднимались и скачками мчались прочь зайцы-беляки; над головой проносились, шурша крыльями, стаи белых птиц.

Остров этот кишел жизнью, хотя и лежал севернее того, пустынного, где оставил Фрама пароход. Но ему не доставляли радости все эти вольные, юркие твари, которые резвились, играли, охотились и гонялись друг за дружкой. Его огорчало, что все живое убегало от него, считало его врагом. Даже родной брат, белый медведь, похожий на него как две капли воды, вместо того чтобы предложить ему дружбу, сразу же полез в драку. Что за черт! Неужто в Заполярье мало места для белых медведей?!

Он еще несколько раз увидел своего противника.

Упрямый туземец подстерегал его, укрывшись за скалами. Фрам видел только морду с испуганными глазами, глядевшими недоуменно и тупо. Стоило Фраму приблизиться, как дикарь пускался наутек.

Его смешное бегство выводило Фрама из себя. И в самом деле: он ищет товарища, а тот только и знает, что ворчит: мрр! мрр! — да еще удирает во всю прыть.

Много времени спустя он еще раз встретил упрямца. Дикарь стоял спиной к нему в сбегавшем к берегу, хорошо скрытом от глаз распадке и жадно уплетал громадную тушу моржа. Он затащил сюда добычу и теперь, урча себе под нос, набивал брюхо свежатиной.

Услышав скрип шагов по снегу, медведь повернул голову и вскинул глаза.

Фрам уже знал, с кем имеет дело.

Вместо того чтобы рычать и угрожающе скалиться, он взъерошился в шутку, будто собираясь напасть на него, проделал два сальто-мортале и завертелся волчком на пятке.

Дикарь кинулся прочь, бросив добычу, спеша удрать от «сумасшедшего».

Фрам, как в цирке, проводил его низким поклоном, потом преспокойно начал закусывать. Он нашел столовую, где не требовали ни платы, ни карточки, где не полагалось даже чаевых.

Хлеб насущный был заработан благодаря выучке, полученной в цирке Струцкого.

Нужда учит человека. А тем более медведя.

Фрам сумел использовать в своей жизни горькие плоды приобретенного опыта. Принесло ему пользу и то, чему он научился от людей.

Он уже знал, как соорудить себе убежище, такое прочное и красивое, какого не сумел бы построить себе никакой другой белый медведь с тех пор, как на свете существует их племя. Теперь, когда бушевала пурга, он уже не дрожал, как бездомная собачонка, в ледяной щели, насквозь продуваемой ветром.

Если «под рукой» у него не оказывалось готовой ледяной берлоги, он строил себе жилище сам: поднявшись на задние лапы, таскал прозрачные ледяные глыбы, клал их одну на другую, потом прикрывал широкой плоской льдиной и набивал в щели снег, чтобы не дуло. А в пургу даже закрывал вход ледяной дверью, как прежде дверцу клетки в зверинце цирка Струцкого.

Так Фрам стал «мастером-каменщиком».