Виктор Сидоров - Рука дьявола

Когда конский топот стих, Ленька выбрался из колка и бегом пустился к селу. Вскоре он был уже .у заросшей ивняком Елуньки, перешел через нее вброд и двинулся овражком в село.

Заметив впереди мост, который соединял Старый конец с Заовражной стороной, Ленька ободрился, повеселел. Теперь все — теперь он дома.

Ленька вытер рукавом старенького своего пиджачка лицо и зашагал спокойней.

В переулке недалеко от своего дома он неожиданно увидел тень, осторожно пробирающуюся вдоль забора.

Ленька испуганно остановился: «Кто такой? Не вор ли?» Он стоял, не смея шевельнуться, напряженно всматриваясь в темноту. Луна, которая до сих пор бессильно барахталась в лохматых вязких тучах, наконец вырвалась из них и плеснула на землю тусклый зеленоватый свет. И Ленька увидел «его».

Это было что-то странное и страшное: ни головы, ни ног, ни рук, будто двигалось огромное веретено, укутанное в черное. Оно, должно быть, встревоженное неожиданным светом, быстро перемахнуло через лужу у недавно сгоревшей усадьбы председателя сельского Совета Захара Лыкова и скользнуло под развесистые черемухи, что росли у избы Быни — Петьки Драчева.

Ленька продолжал стоять будто замороженный, не в силах ни бежать, ни оторвать глаз от грачевских черемух. Л этот «кто-то» будто растворился в густой непроглядной тени.

«Чего ему нужно? Что он делает там?» Едва Ленька поду мил, как из-под нависших ветвей на свет появился «он», теперь полусогнутый, и торопливо завозился, выпрастывая что-то из-под одежды. Показалась огромная страшная лапища; черная, с длинными и толстыми пальцами. «Он» поднял эту свою лапу и, кик был согнутый, так вдруг и метнулся на середину улицы. Леньке почудилось — к нему! Он вскрикнул от ужаса и не помня себя рванулся назад.

Он бежал не оглядываясь, не выбирая дороги, падал, спотыкаясь о колдобины, вскакивал и снова бежал. Только бы подальше, только бы подальше от этого чертова веретена с черной лапой.

К утру небо разъяснилось. Когда Ленька, всклокоченный, с красными от бессонья глазами, выбрался из чьего-то сенника на отшибе Старого конца, где он продрожал остаток ночи, последние лохмы туч неторопливо скатились за темную полосу бора. И тут же выглянуло солнце, яркое и свежее, словно обмытое недавним дождем.

Все вокруг сразу преобразилось, повеселело. Ленька торопливо шагал по улице просыпающегося села, зябко передергивая плечами и от утренней свежести, и от воспоминаний о ночном происшествии.

Миновав мост через овражек, он свернул в свой проулок и еще издали увидел кучку людей возле шумиловского двора. Ленька забеспокоился: чего народ-то, или случилась беда? Он шел, все убыстряя и убыстряя шаг, пока не побежал, полный тягостных предчувствий.

Несколько соседей, столпившихся у дороги, растерянно перешептывались, опасливо поглядывая на ворота. Две-три старухи быстро и мелко крестились, беззвучно шевеля губами. Тут же топталась толстая, поди в целых два обхвата, Ленькина хозяйка Заковряжиха, бубнила глухим басом:

— Вот она — кара господня! За неразумность нашу, за грехи наши...

В сторонке, припав к своей матери — тетке Марье,— всхлипывала Варька Шумилова, рядом стоял Варькин брат Митька с серым измученным лицом, нервно подергивал плечами, словно пытаясь сбросить невидимую тяжесть.

Поблизости негромко переговаривался с тремя мужиками Лонькин сосед и приятель дядька Аким Подмарьков, говорливый и веселый, словно у него вечный праздник и нет никаких забот и горестей. Одет он был, как всегда, в рыжеватый длинный шабур, перепоясанный толстой волосяной веревкой, за которой торчал, поблескивая, широкий плотницкий топор. Дядька Подмарьков медленно потеребливал свою широкую бороду, хмуро поглядывая на ворота. Наверное, впервые на его лице не было улыбки.

Ленька тоже глянул на ворота. Глянул и обомлел: на самом верху их чернел след огромной лапы.

«Ого! Так это вон кто шастал»,— мелькнуло в голове. И Ленька почувствовал, как в сердце снова вполз вчерашний страх.

Бабка Рагозиха, сухая и крючконосая, зашамкала сморщенными в гармошку губами:

—— Господи, сохрани и помилуй!.. Отведи энтакую беду от мово двора... Отгони светлым ликом своим силы сатанинские, сохрани меня и чадов моих невинных...

Дядька Подмарьков угрюмо усмехнулся:

— Не боись, бабка, этот твой сатана не такой дурак, чтобы кидаться на каждого. Плевал он на тебя с твоими чадами. Он, вишь, на выбор берет, с умыслом.

Только теперь Ленька до конца понял, какая беда обрушилась вдруг на Шумиловых,— ведь это метка! Страшная дьяволова метка! Жди теперь чего-нибудь самого худого: или умрет кто, или изба дотла сгорит, или еще что случится такое, чего и не придумаешь враз. Ленька немало уже наслушался всякого про эту самую проклятую метку и про те беды, что стряслись с сельчанами после ее появления.

Еще до Ленышного приезда в Елунино началось это. Первая метка появилась ранней зимой на воротах секретаря сельской партячейки. Мужик, говорят, он был сильный и отчаянный, никого и ничего не боялся. Однажды — это рассказывал Васька Култын — он один трех бандитов изловил и доставил в волость как миленьких. И вдруг через несколько дней нашли его в своем же дворе заколотого вилами. Кто убил — так и не дознались, хотя из уездного города приезжали человек пять военных.

А вскоре, опять же после метки на воротах, погиб первый елунинский председатель сельского Совета. Убили его из ружья через окно, когда он засиделся вечером в сельсовете.

По селу поползли слухи, что-де это сам дьявол явился в Елунино и охотится за душами коммунистов и прочих совдепчиков, которые, еще поп Семен сказывал, давно запродались антихристу. Нашептывали друг другу, оглядываясь с опаской, что горе сторожит и тех, кто рьяно взялся помогать Советам, отвернувшись от бога и предав царя-батюшку.

Прошло немногим больше месяца. Село мало-помалу стало успокаиваться и забывать страхи, да вдруг на голову еще беда: глубокой ночью вспыхнула изба нового председателя сельсовета Захара Лыкова. Это уже было при Леньке. Он сам видел из окошка, как, осветив ночь багряным заревом, полыхала соломенная крыша лыковской избы.

Захар Лыков с женой и детишками сумели спастись, хотя дверь была подперта снаружи ломом, а изба и двор сгорели дотла.

С той поры сельчане совсем притихли, живут в тревоге — не дай бог и на их воротах появится черная лапа. Кое-кто ни мужиков до того робел, что перестал ходить на собрания к сельсовет. Боялись и за себя, и за добро, нажитое всей рудной жизнью.

И вот новая беда.

Глядит Ленька на помертвевшее лицо тетки Марьи, на Митьку, который, досиня закусив губу, не сводит со своих ворот глаз, на Варьку, тоненькую, худую, с острыми плечиками под выцветшим старым платьишком. Видит, как часто-часто трясутся эти острые плечи, и жалость перехватывает горло. Да, заплачешь! Эта метка на воротах, должно быть, из-за Митьки — он председатель комсомола в селе.