Алексей Белянинов - Много дней впереди

И вот что мы увидали…

По дороге впереди нас бежала какая-то женщина. Полы дохи она поддерживала руками. И перед нею шагах в двадцати неторопливо трусила косматая вороная лошадка, запряжённая в пустые сани. Как только женщина начинала бежать быстрей, чтобы догнать, и лошадка встряхивала длинной гривой и прибавляла ходу. Хитрая… Расстояние между ними не уменьшалось.

Так бы и мы тащились неизвестно сколько. Дорога-то узкая, обогнать сани невозможно! Если попробовать с дороги свернуть в сторону, там глубокий снег: засядешь и даже вездеход оттуда не выберется.

Хорошо ещё, с этой женщиной была собака, коренастая серая лайка, уши торчком, хвост крючком… Лайка, видимо, сначала не поняла, в чём дело, что такое случилось. Думала, так и надо… Но потом… потом как кинется вперёд, обогнала сани, увязая в снегу по брюхо, и запрыгала перед непослушной лошадью. Морда кверху и лает грозно: ты это что делаешь, я вот тебе сейчас!

Лошадь помотала башкой, помотала и встала на дороге. Её хозяйка нагнала сани, плюхнулась на сено, как мешок упал, — устала, должно быть, бежать. Она подобрала вожжи и съехала в снег, уступая нам проезжую дорогу.

Машина тут же прибавила скорость. Сани остались позади, исчезли за поворотом. Кристеп помахал женщине рукой, но она не видела и не помахала в ответ. Или так устала, что сил у неё не было руку поднять.

— Долго нам ещё? — спросил я, когда дядя Федя снова укутывал меня в доху.

— До Хара-Сайялыка осталось километров восемнадцать, больше не будет, — ответил он. — Сорок минут езды, тут дальше дорога пойдёт хорошая.

Значит, скоро!

Раньше я всегда любил дорогу, любил смотреть в окно: где едешь, как всё меняется вокруг, запоминать разные места… И всегда бывало жалко, когда дорога кончалась, когда приезжали на место. А сейчас ничто не интересовало. Лишь бы скорей начинались поиски!.. И сидеть мне казалось очень неудобно, и мех на дохе возле лица стал мокрым от дыхания; слипшиеся мелкие волоски противно лезли в рот, щекотали подбородок, щёки и нос…

Мы сидели спиной к морозному ветру, который бил навстречу изо всех сил, обжигал лицо, если смотреть вперёд. Поэтому и не сразу мы заметили, как тайга раздвинулась, как показался небольшой посёлок. Узнали, что приехали, только когда машина вошла в улицу и дома высыпали по обе стороны.

Машина проехала через весь посёлок и остановилась возле приземистого бревенчатого здания. Над крыльцом был прибит красный флаг.

— Идём, идём… — сказал дядя Федя, поднялся и скинул с себя доху.

Мы с Кристепом одновременно спрыгнули следом за ним; снег скрипел у нас под ногами, когда мы шли к крыльцу. Поднялись наверх по скользким обледенелым ступенькам.

Коридор, куда мы вошли, был короткий, но широкий. Туда выходило три двери, обитые толстым войлоком.

На одной из них, слева, была прибита деревянная табличка:

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ СЕЛЬСОВЕТА ХАРА-САЙЯЛЫК

О л л о н о в Д м и т р и й Р о м а н о в и ч

Эту дверь и толкнул Пётр Тихонович. Он шёл первым и первым счистил в коридоре снег с валенок растопырившимся, как ёж, веничком.

В кабинете председателя докрасна раскалилась чугунная круглая печка. А за столом кто-то, наверно сам Оллонов Дмитрий Романович, разговаривал по телефону. Он приподнялся на стуле, как только Пётр Тихонович, а за ним и мы появились на пороге, кивнул нам и рукой показал — садитесь…

Кристеп мне шепнул:

— Он про наше дело говорит… Про поиски. Звонит в соседний колхоз и спрашивает, не видал ли кто русскую женщину и ямщика-якута.

— А они что?

— Подожди, не мешай слушать.

Здесь все понимали по-якутски: и Кристеп, и дядя Федя, и, видно, Пётр Тихонович, — по тому, как он слушал разговор председателя. Один я не знал, о чём идёт речь. А мне-то было важнее, чем всем.

Вот председатель что-то отрывисто переспросил и даже другое ухо прикрыл ладонью, чтобы лучше расслышать. А что он переспросил, что ему там сказали?..

По их лицам я догадался: какая-то очень важная новость.

Дядя Федя вскочил с табуретки и облокотился на стол рядом с телефоном — хотел подслушать голос с другого конца провода.

— Что, что, ну что? — затормошил я Кристепа.

— Они говорят, к ним в колхоз, на конный двор, пришла пара лошадей. Совсем недавно пришли лошади… Они запряжены в кошеву — в лёгкие санки…

— Значит?..

— Пустая… Нет людей.

У меня сперва заколотилось сердце… Когда он сказал, что кони пришли. А потом всё оборвалось, и я ничего не замечал, что делается вокруг, не слушал, о чём они совещаются, что думают предпринять. И сколько времени так прошло — не знаю… Очнулся я, только когда дядя Федя придвинул табуретку, сел рядом со мной и положил руку мне на колено.

— Женя… Женя, ты слышишь меня?

— Слышу.

— Слушай внимательно, Женя. Очень важные новости. Кристеп тебе сказал: лошади сами вышли к жилью. Вчера и сегодня снегопада не было. Понимаешь, что это значит?

— Нет, не понимаю, — сказал я.

— Это значит, что по их следу мы выйдем прямо к маме!.. Я сейчас ещё не могу сказать, что там такое произошло, но думаю, всё будет в порядке. Видимо, кони чего-то испугались и понесли. А мама и ямщик отстали. Вот как сегодня — видел женщину на дороге? Вот так и у них могло…

Дядя Федя ещё говорил, что мама в лесу не одна, что с ней ямщик, бывалый человек, старый таёжник. Он и костёр разожжёт, чтобы согреться, он и знает, как на правильную дорогу выйти. С ним не пропадёшь.

— Мы сейчас едем туда, — закончил он. — Называется колхоз «Хотугу сулус» — «Полярная звезда». Это, правда, далековато от Кангаласов, куда мама ехала на вызов… Но след конский кончается там, оттуда мы и пойдём навстречу. А вы… останетесь здесь, ты и Кристеп, дома у Дмитрия Романовича… Мы потом приедем за вами, уже все вместе.

— Ни за что, ни за что я не останусь, нигде! — закричал я. — Я только с вами!

— Женя!..

— С вами! С вами!

Пётр Тихонович подошёл к нам, наклонился над табуреткой.

— Подождите, Фёдор Григорьевич, — сказал он. — Сейчас я поговорю с Женей…

Он поговорит… А чего со мной говорить? Хоть кто скажет, не останусь!

— Женя, вот скажи сам, — продолжал Пётр Тихонович. — Ты хочешь, чтобы мы быстрей нашли маму?

Я промолчал, не ответил. Что ты ответишь на такой вопрос? Ничего…

Он не дождался от меня ответа.

— Так вот, задерживаться нам нельзя, а вы нас задерживаете. Нам же надо до темноты успеть в «Хотугу сулус». Иначе след не разглядишь в тайге, можно его потерять. И если ты хочешь маме добра, ты останешься. Ты понял?

Я посмотрел на Кристепа и по его глазам увидел, что он согласен с дядей Федей и Петром Тихоновичем. Но я — я с ними не мог согласиться! Мне страшно сделалось от одной мысли, что я буду один сидеть в какой-нибудь тихой незнакомой комнате, и ждать, ждать, ждать, и не знать, когда они вернутся, если вообще вернутся!