Алексей Белянинов - Много дней впереди

Дядя Федя окликнул меня:

— Женька!..

И я побежал к ним так быстро, как никогда до сих пор не бегал, и ухватился за стремя, и прыгал, чтобы достать до мамы. Чьи-то руки подняли меня сзади, подсадили наверх, и на меня совсем вблизи взглянули зеленоватые глаза, мама сдёрнула варежку, и её рука гладила меня по шапке и по лицу. А я хватал эту руку, я не хотел выпускать её, чтобы мама снова не потерялась.

Ещё две лошади шли за нашей следом, одна за другой.

К стременам у них были привязаны жерди, как носилки, и там кто-то лежал под дохой. Дмитрий Романович шёл рядом и осторожно вёл лошадь под уздцы, а с другой лошадью шёл Пётр Тихонович.

— А там кто, сзади? — спросил я.

— Ямщик, — сказала мама.

— Он живой?

— Живой. Но сильно ранен.

Больше я ни о чём не расспрашивал: мы как раз остановились возле дома учительницы, где Кристеп и я ночевали.

Пётр Тихонович повёл лошадей с носилками дальше, в здешний медпункт. Маме он не разрешил идти с ними, сказал, что сам сделает ямщику перевязку и всё, что надо…

В комнате мы разделись.

Мама сидела на лавке, а локтями упёрлась в стол. Дядя Федя подошёл, взял мамину руку и поцеловал.

— Ты знаешь, Нина, — сказал он, — я вот только сейчас, в этой комнате, когда ты сидишь у стола, окончательно поверил, что ты нашлась, что это тебя мы привезли, что ты — это ты, с нами…

— Я тоже, — сказал я. — Я тоже только сейчас. А когда на лошади тебя увидал, то не сразу понял…

Она тихо засмеялась и поправила волосы — они налезли ей на лоб.

— Как же я могла совсем потеряться?

Я только теперь услышал, какой у неё хриплый голос, увидел, как она похудела за эти дни. Подбородок заострился, щёк у неё не было…

Дядя Федя ещё раз поцеловал мамину руку, потёр свои щёки — они у него густо заросли чёрной щетиной, — прошёлся по комнате из угла в угол и остановился перед Дмитрием Романовичем: председатель к этому времени уже вернулся и сидел с нами.

— А как же мы, Дмитрий Романович, дадим знать остальным группам, что можно прекращать поиски и возвращаться, что искать больше некого?

— Люди пойдут в тайгу за ними, — коротко ответил он, не вынимая изо рта трубки. — Кому надо, я сказал…

Правильно сказал дядя Федя: искать больше некого!.. Он как сказал, так и сделал — маму нашёл!

Что же с ней случилось?..

Я столько раз заставлял её рассказывать — и тогда, в «Хотугу сулус», заставлял, и потом, что знаю теперь всё так, будто сам находился с ней в тайге…

Семьдесят километров им надо было проехать от Ыйылы до того посёлка, где ждал больной, — до Кангаласов, и на всём этом пути нет жилья. Ехали они — и замёрзли. Хоть и в дохе сидишь, а всё равно холод до тебя добирается, особенно до ног. Ямщик пустил коней шагом, а сам с мамой пешком двинулся следом за санями.

День кончался — зимний день короткий. Ехать им было ещё много километров: к утру только должны были попасть на место. Но старик ямщик и ночью мог бы найти дорогу. Тяжело шагать в дохе, в валенках, но мама и он от ходьбы разогрелись и хотели уже садиться обратно, как вдруг кони захрапели и как бешеные рванули галопом вперёд — попробуй догони!

На дорогу из тайги вышел медведь… Время бы ему спать, укладываться на зиму в берлогу, а этот ещё бродил чего-то!.. И хромал. Видно, охотники его подранили, но он от них ушёл. И злой был медведь как чёрт!

Людей увидал — заревел, встал на задние лапы и двинулся на них. А ружьё в кошеве осталось! Но длинный якутский нож был у ямщика привязан к поясу. Он доху скинул, чтобы не запутаться в ней, и с ножом — навстречу зверю.

Ох и схватились!.. Медведь сгрёб ямщика передними лапами, не видно стало человека, а потом заревел ещё громче, выпустил его и несколько раз дёрнулся, перекатился через себя и затих.

Медведь лежит на снегу неподвижно, и ямщик тоже не шевелится.

Мама бросилась к нему — ямщик без сознания. Но дышит. На лице раны от когтей, кровь, и штанина на меховых брюках располосована, на бедре рваная рана.

Уже темнеть начало. И надежды не было никакой, что кто-нибудь встретится. Ямщик сам говорил, что этой дорогой почти не ездят теперь, а им надо было быстро добраться, вот и поехали здесь, напрямую.

Мама подумала: что, если у ямщика не окажется в карманах спичек? Что тогда?.. Ведь они замёрзнут, ведь ночевать придётся здесь: куда пойдёшь в темноте, да ещё она и дороги не знает.

Обшарила его карманы — нет спичек; последний карман остался, и там, на счастье, брякнул коробок!

Но костёр костром, а надо было ямщику раны перевязать. Ямщик так и не приходил в себя. Она его рубашку кое-как разорвала, свою рубашку разорвала. Пока делала перевязку, стало темно. Хорошо ещё, что поблизости валялось много сухого валежника. Мама натаскала его, стала разыскивать нож, чтобы наколоть щепок для растопки.

Ножа нигде не было. Потом она сообразила, нащупала рукой, а нож — в медведе, по самую рукоятку торчит в том месте, где у медведя сердце.

Сухие ветки разгорелись быстро. Костёр запылал, и ей стало немного веселее. Мама вспомнила: дядя Федя рассказывал, как ему однажды пришлось неожиданно налегке ночевать зимой в тайге. Она взяла палку и расчистила снег возле костра, чтобы он не таял от жара. Ямщика уложила поудобнее и накрыла дохой. А сама при свете костра насобирала хворосту. И не одного хворосту — тащила и толстые сухие сучья, чтобы насовать их побольше в костёр: не надо будет каждую минуту подкладывать.

Поесть у них ничего не было: свёртки с едой остались в кошеве. А есть не будешь — ослабнешь… А слабеть нельзя. Мама ножом рассадила на ляжке у медведя шкуру — он был ещё тёплый — и отрезала несколько больших кусков мяса. Посмотрела, сколько это получается, и отрезала ещё. Ведь неизвестно, как долго ей придётся пробыть в тайге без помощи.

Когда запасла топлива на всю ночь, когда еду добыла, расчистила и для себя место, прилегла отдохнуть. Хотела поспать, но заснуть ей не удалось. Она всё думала, как же теперь быть. Нога у ямщика разодрана чуть ли не до кости, сам он двигаться не сможет, — это ясно. Тащить его на себе — не дотащит. Оставить здесь, а самой тронуться в путь за помощью тоже нельзя: человек же без сознания, кто знает, что может произойти… Он маму от медведя спас, и она должна его спасти.

Так она и не придумала ничего — задремала. Проснулась уже под утро, холодно стало, костёр почти прогорел. Она раздула угли, накидала поверх свежих веток. На завтрак поджарила кусок мяса. А ямщик всё не приходил в сознание. Мама стала делать что-то вроде носилок или санок, чтобы можно было тащить их по снегу. От своей дохи отрезала несколько ремней, взяла две большие палки и поперёк привязала несколько коротких. Поверх разложила доху, перетащила на эти самодельные салазки ямщика, укрыла его получше второй дохой. Две палки потоньше прикрепила вроде как оглобли.