Юрий Третьяков - Толстый мальчишка Глеб

Девочки, наверное, пождали, пождали да и пошли несолоно хлебавши, что и требовалось…

Поэтому Мишаня с Глебом чувствовали себя под крыльцом свободно.

Первым делом рассмотрели в книжке картинки, оказавшиеся неинтересными: кудрявые кавалеры в чулках разговаривали и обнимались с разными расфуфыренными дамочками; шпага была только у одного, и он никого этой шпагой не колол и даже в руки не брал, а носил, видно, так — для форса…

— Давай! — распорядился Мишаня, приготовляясь записывать подходящие слова и выражения. — С середки давай, а то они, может, тоже эту книжку у тетки Федотьевны брали, запомнили начало. Я всегда начало запоминаю…

— «Запаситесь терпением, сударыня! — начал читать Глеб. — Я докучаю вам в последний раз. Когда мое чувство к вам еще зарождалось, я не подозревал, какие уготовил себе терзания. Вначале меня мучила только безнадежная любовь, но рассудок мой мог одолеть ее со временем…»

— Не годится, — забраковал это место Мишаня. — Заменим так: «Здравствуйте, Роза, с приветом к вам Мишаня».

— Почему на «вы», они что — взрослые? — внес свою поправку Глеб.

— Ну, «Здравствуй, с приветом к тебе»… Дальше валяй…

— «Я молчал долго; ваша холодность в конце концов заставила меня заговорить. Можно преодолеть себя во имя добродетели, но презрение того, кого любишь — непереносимо…»

— Чепухово пишет! Давай с другого места!..

Глеб перелистнул несколько страничек:

— «О ангел мой! Моя заступница! Какую ужасную обязанность я возлагаю на тебя! Сжалься! Пусть мое сердце говорит твоими устами…»

— Это и вовсе никуда не годно! Они и так об себе чересчур много понимают, а тут совсем завоображают!.. Нечего унижаться!.. А твоя Николаш… Ниночка то есть, недавно как чесанула Огурца палкой по горбу, аж он скрутился весь не хуже того волоса! Репьями он в нее кидался… Ангел!

— «О, умрем, моя нежная подруга, умрем, любовь моего сердца! Для чего нам отныне наша постылая молодость — ведь мы изведали все ее утехи…»

— Вот еще! Чего это нам помирать!.. Я и не подумаю! Нас тогда на Гусиновке засмеют, проходу не дадут! И зачитывать не стоит… Переворачивай…

— Вот заканчивает он: «Я хочу жить ради вас, а вы, лишая меня жизни…» Это тоже никуда не годно… «И ты, мой нежный друг, и ты, моя единственная надежда, ты тоже терзаешь мое сердце, а ведь оно и без того изнывает от тоски…»

— Чепуха! Так только в старину выражались: терзает… изнывает… Сейчас надо — «Жму руку».

— Товарищески жму руку, — уточнил Глеб.

— Ну, «товарищески»… А дальше стишок: «Как соловей лета…» и порядок!..

— Нет в этой книжке никакого толку, — критиковал Мишаня, сам пересмотрев несколько писем. — Ишь, какие длиннющие: наверно, помещики были, только и дела им — дурацкие письма выдумывать…

— Я тоже так считаю, — согласился Глеб. — Эта книжка допотопная. Пускай оттуда тетка Федотьевна списывает, а мы давай лучше напишем по-таежному!..

Такая мысль понравилась Мишане: по-таёжному выйдет гораздо интереснее, сразу будет видно, что писали мужественные суровые люди, а не какой-нибудь слюнтяй кавалер Сен-Пре, у которого и шпага-то болтается без дела, чтоб перед своей Юлией хвалиться!..

Знаток таежной жизни Глеб, хоть и пришлось ему потрудиться, но уж сочинил так сочинил!

Конечно, и Мишаня много помогал.

В окончательном виде письмо получилось такое:

«Лети, письмо, завивайся, никому в руки не давайся, дайся только тому, кто мил сердцу моему. Здравствуй, Роза, с приветом к тебе Миша. Твоя мне шибко нравится, давай будем мало-мало дружить. Худой люди не слушай. Наша вместе тайга туда-сюда ходи, соболя, белку гоняй, в чуме живи. Тебе понимай есть? Жду ответа, как соловей лета. Товарищески жму руку.

Оба сочинителя до того уморились, что другого письма решили не сочинять, а обойтись одним, подставив, разумеется, разные имена; да так хорошо больше и не получится…

— А бывает, чтоб одинаковое письмо сразу двум слать? — засомневался было честный Глеб, но Мишаня его успокоил.

— Да ведь каждая отдельно себе получит! Если бы накатали одно на двоих — другое дело! А так — какая разница? Подумаешь, барыни, отдельные письма им еще составляй!..

И почтальон нашелся — Колюнька. Соскучившись играть у Маринки, он перелез в Мишанин двор, услыхал голоса под крыльцом, начал заглядывать и клянчить:

— Мишань, а Мишань… А мне можно? Мишань, а Мишань… А мне нельзя?

Глеб красивым почерком переписал оба письма, потом их запечатали в конверты, налепили марки, Глеб вывел адреса, и письма были вручены Колюньке с наказом передать в собственные руки, да не перепутать.

Впрочем, об этом не стоило беспокоиться, потому что Колюнька, несмотря на малолетство, до того поднаторел самоучкой в грамоте, что мог с ходу узнать в самом длинном слове буквы О, П, Р, Т и С, которые любил изображать мелом на всех видных местах.

Гордый поручением, Колюнька запрятал письма под майку и отправился разыскивать Розу и Николашку, изредка останавливаясь и доставая письма, чтобы полюбоваться марками и двумя своими любимыми буквами — Р, похожей на топорик, и Т, похожей на молоток.

А Мишаня, проводив Глеба, отрезал от галошины еще две полоски. Совсем мелкие стали галоши!..

Не вытерпел Аккуратист, пришел-таки мириться, не желая иметь такого могущественного неприятеля, как Мишаня.

Мишане в это время не до него было: у мельничков вывелись птенцы!

Пошел Мишаня, как всегда, к смородине проведать, продолжают ли торчать из гнезда нос и хвост, но ни хвоста, ни носа уже не торчало, а в гнезде слабо копошились птенчики. Маленькие, чуть побольше горошины, прозрачные до того, что каждая жилка просвечивала, такие слабые, что и голова еще не держалась на дрожащей шее, но уже разевали громадные рты и пищали тоньше комара, еды просили!

Даже загоревал Мишаня: если сами они с горошину, то какие же должны быть мушки и комары для еды им? Но, оказывается, не стоило горевать: большие мельнички свое дело знали.

Один уже прилетел и дожидался, когда уйдет Мишаня, с какой-то чуть видной мошкарой в клюве, а другой, пристроившись на сучке над самой головой соседской кошки, мирно поедавшей длинную травинку, ругался на нее:

— Чи! Чи! Чи!

В кошку Мишаня запустил камнем и преследовал ее до самого забора, чтоб нагнать побольше страху.

А тут и Аккуратист заявился и начал свистеть, вызывая Мишаню.

Мишаня встретил его с презрением:

— Чего заявился?

— Мишань, — зашептал Аккуратист, воровато оглядываясь по сторонам. — Слушай, только тихо: в лесу грибы пошли — ужасно прямо какие! Так и торчат на каждом шагу, здоровые, как прямо сковородки! Сыроежек и в помине нету, а всё одни белые да подосинники!.. Аида со мной, оберем их все до единого, покуда никто не прознал!.. Я об тебе сразу вспомнил, чтоб и тебе попользоваться…