Екатерина Боронина - Удивительный заклад

Через открытое окно отчётливо виднелся Хранид, стоявший за конторкой. Его лицо в этот весенний солнечный день, по сравнению с той нежностью оживающей природы, которая окружала меня, казалось ещё более суровым и безжизненным, чем обычно.

Наконец я опять очутился перед Хранидом. Он, как и в тот раз, приподнял очки на лоб и отрывисто спросил:

— Ты пришёл выкупить заклад?

От этого голоса, от его взгляда, пронзительного и строгого, тревога и страх охватили меня. Здесь, в комнате с окнами, забранными решётками, стоял запах старых вещей и не чувствовалось ни тепла весны, ни той радости, которая была разлита повсюду.

— Нет, — сказал я неуверенно.

— Так зачем же ты пришёл, Семёнов?

— Не убивайте Снежка! Прошу вас, не убивайте… Я его обязательно выкуплю! — выкрикнул я каким-то чужим голосом и положил на конторку кулёк с едой. — Вот… Это ему…

— Дай, Семёнов, твою квитанцию! — резко, но тихо сказал Хранид.

Когда я отдал ему квитанцию, старик опустил очки со лба на глаза и внимательно прочитал её, чуть шевеля сухими, бледными губами.

— Здесь всё в порядке! — сказал он. — Квитанция составлена по всей форме, и в ней нигде не написано, что я намерен убить кота, которого ты заложил. — Хранид протянул мне квитанцию обратно.

Невольно я отступил назад.

— Возьми! — повелительно сказал Хранид.

— Но вы же вернёте мне только его шкурку? Тут написано… белая шкурка… — Слёзы побежали по моим щекам.

Мне опять вдруг показалось, что неподвижное лицо Хранида оживилось чем-то похожим на улыбку. Но это продолжалось всего один миг, опять я не был уверен, как и в прошлый раз, что это было на самом деле.

— Я всё тебе сказал! — Хранид вышел из-за конторки. — Ступай, Семёнов! Я всё тебе сказал! — повторил он и подтолкнул меня к двери.

Слёзы всё ещё текли у меня из глаз, когда я очутился на улице. Не замечая ничего вокруг, брёл я к дому.

На следующий день, в воскресенье, Сёмка отпросился у хозяйки якобы к сапожнику, которому он отдал в переделку сапоги (на самом деле, как вы помните, он сапоги продал), и мы пошли к долговязому Косте за деньгами.

— Отдаст, вот увидишь! — уверял меня Сёмка. — Он хоть и замахивался на меня, я видел — трусит. Боится, что папаша или мамаша узнают. На окна всё поглядывал.

Но я уже ни во что не верил.

Скоро мы подошли к Костиному дому. Ещё издали я увидел пролётку больничного доктора у парадного крыльца. У распахнутой двери стояла горничная в белом передничке и разговаривала с докторским кучером. «Так болен, так болен, что мамаша третью ночь не отходит от него!» — рассказывала она кучеру.

— Известно, скарлатин! — зевая, сказал кучер. — Болезнь страшенная.

— Пришёл из гимназии, а у самого жар в сорок градусов. И горло перехватило… — продолжала горничная.

Я уже понял, что случилось: болен скарлатиной был Костя…

Сёмка молча повернул обратно.

— Идём! — мрачно сказал он. — Шесть недель болеть будет. Знаю! У меня мать от скарлатины померла.

В это время на крыльцо вышел доктор, и горничная бросилась подсаживать его в пролётку.

— В больницу, Матвей! — сказал «доктор, и кучер задёргал вожжами. — Постой! Постой! — вдруг приказал доктор. — Мальчуган! — закричал он и поманил меня рукой.

Я подбежал к пролётке.

— Вот хорошо, что я тебя встретил! — сказал доктор. — Поедем сейчас к твоей матери, скучает она по тебе. Тебя Алёшей зовут?

— Алёшей.

— Ну, значит, тёзки мы с тобой! — засмеялся доктор. — Поезжай, Матвей.

Лошадь тронулась. Сёмка растерянно смотрел нам вслед.

По дороге в больницу доктор шутил и уверял, что скоро ему придётся припрягать в пролётку вторую лошадь, так как одной уже тяжело возить такого толстяка, как он.

Пролётка остановилась у длинного двухэтажного дома, отгороженного зелёным палисадником. Из больничных окон выглядывали какие-то больные в серых и жёлтых халатах. Увидев доктора, они мигом исчезли.

— Вот как меня боятся! — засмеялся доктор. — Не люблю, когда на подоконниках виснут. Словно галки на заборе.

Мы вошли в больницу не с главного входа, а со двора, через квартиру доктора. В прихожей доктор снял пальто, шляпу и надел белый халат с тесёмочками на спине вместо пуговиц.

— Пошли, тёзка!

Через маленькую дверь мы вышли прямо в больничный коридор. Сразу налево я увидел небольшую палату, всю залитую солнцем. На кровати, под зелёным шерстяным одеялом, лежала мать.

— Проходи! Проходи! — шепнул доктор. — А я пока по другим палатам обход сделаю.

Я бросился к матери…

Мать гладила меня по голове и шептала: «Алёша! Пришёл, пришёл!» А я стоял как каменный и не мог сказать ни слова. Я отводил глаза в сторону — боялся, что вот она сейчас спросит, нашёлся ли Снежок.

Но она начала расспрашивать о школе, и я обрадовался этому и принялся подробно рассказывать, как Кеша Самсонов написал шпаргалку у себя на ладонях и как его уличила учительница. В другое время я не стал бы посвящать мать в такие подробности школьной жизни. Потом я стал сам расспрашивать мать, как её лечат, хоть мне почти всё уже было известно со слов отца.

— Доктор говорит — поправлюсь. Такой он заботливый, по два раза в день заходит, — сказала мать.

— А когда вы домой вернётесь, мама? — спросил я и испугался своего вопроса. Он мог навести мать на мысль о Снежке.

— Доктор обещает через две недели. Поскорей бы время шло… Так я соскучилась без вас всех… Вот ночью, когда не спится мне, я глаза закрою и представляю себе, как вы все за столом чай пьёте, а Снежок у Леночки на плече сидит. Всё думается, что жив он. — Мать тяжело вздохнула. — Знаешь, Алёша, я даже и во сне его видела… Будто я дома в кресле у окна сижу, а Снежок на коленях у меня мурлычет. И мне так хорошо, хорошо… Вот увидишь, он найдётся…

Должно быть, я сильно изменился в лице от слов матери, потому что она с тревогой спросила:

— Алёша! Да здоров ли ты? Такой бледный сделался! Иди скорей на воздух! — заторопила она меня.

Приход доктора спас меня от дальнейших расспросов.

— Ну, тёзка, прощайся и шагай домой! — сказал он. — А то и моя больная разволновалась, да и ты сам! — доктор шутливо погрозил мне пальцем. — А насчёт гимназии я тоже похлопочу.

Каким гадким я себя чувствовал! Обо мне так хорошо все думают, а я негодяй, лгун, трус.

Под вечер, кончив с уроками, я разыскал Сёмку, и мы, запершись в тёмной столярной, принялись обсуждать наши запутавшиеся дела. Сёмка признался, что рассчитывать на хозяйские деньги тоже нельзя. Хозяйка заподозрила, что Сёмка свои сапоги продал, и пригрозила, что, как только столяр отдаст ему жалованье, сама пойдёт и купит ему новые. Угроза была страшная. Оставалось только ждать, когда поправится Костя. Ждать полтора месяца без малого!