Екатерина Боронина - Удивительный заклад

Подняв щеколду, я выскочил на улицу и помчался, наверное, с не меньшей быстротой, чем ковбой на вороном коне, нарисованный на обложке той книжки, которую мне показывал Сёмка. Некоторое время я ещё слышал позади мычание глухонемой и шлёпанье её босых ног по мосткам, потом я понял, что она отстала.

Должно быть, у меня был очень странный вид, когда я пришёл домой. Как только бабушка увидела меня, она спросила, не заболел ли я.

— Только ещё не хватает, чтобы и ты свалился! — сказала она. — Машеньке опять хуже стало. (Мою мать бабушка всегда называла Машенькой.) Жар сильный поднялся. Ты пока не ходи к ней, Алёша.

Я уверял бабушку, что вполне здоров, только немного устал, так как сегодня было много уроков. Заметив, что я совершенно вымок, бабушка велела всё снять с себя и залезть под одеяло.

— Казалось мне, что в щах остался кусок мяса… — бормотала она, шаря ложкой в чугунке. — Хотела тебе дать…

Ещё утром, услышав такую фразу, я непременно смутился бы, но после всего пережитого в ломбарде я почти не обратил на неё внимания. Мне было уже всё равно…

Забравшись на бабушкину кровать за шкафом, я закрылся тёплым одеялом, но никак не мог согреться. Меня била дрожь, как в сильном жару. «Что делать? Что? — твердил я. — Опять пойти к Храниду»? Но при мысли о глухонемой меня всего подбрасывало и зубы начинали стучать.

«Почему нож был в крови? Она кого-то резала в чулане… Она, наверное, сумасшедшая!»

В комнату вошла бабушка и сказала мне, забирая мою мокрую одежду:

— Не забудь потом написать на памятке, что следующий срок перезаклада отцовских часов двадцатого июля. Хорошо, что спозаранку пошла, а то бы не застала Хранида. Он на три дня уехал по делам.

— На три дня уехал? — в ужасе воскликнул я.

— А ты чего так испугался? — удивилась бабушка.

Я понял, что выдаю себя.

— У сестры нашего мальчика заложено там лисье боа, бабушка, — соврал я. — Завтра срок выходит, а он уехал. Потом скажет, что опоздала… Пропадёт вещь… — лепетал я, выворачиваясь.

— Когда Хранид уезжает, эти дни для закладчиков не в счёт! — успокоила меня бабушка. — Он, верно, по каким-нибудь казённым делам уехал. Не сам себе хозяин, человек подневольный!

До сих пор я представлял себе, что Хранид и есть хозяин ломбарда, так же вот, как отец долговязого Кости был хозяином гостиницы «Меркурий», и слова бабушкины очень удивили меня.

— А он очень богатый, Хранид? — спросил я.

— Какое там богатый! — засмеялась бабушка. — Столько же, сколько твой отец, жалованья получает от банка, что ломбарды держит. Все доходы царю идут, в казну.

— А верно говорят, что глухонемая, которая у него в прислугах, сумасшедшая? — отважился спросить я.

— Ничего не сумасшедшая! — с сердцем ответила бабушка. — Убогонькая, и всё. Мало ли что у нас в городе болтают… Ты поменьше слушай. Небось никто её на работу не брал, а Хранид пожалел убогонькую!

«Бабушка называет её убогонькой, жалеет её… А если бы она знала, что эта убогонькая чуть не зарезала меня…» — мои мысли опять вернулись к окровавленному ножу. И вдруг ужасная догадка мелькнула в моей голове. Хранид, уезжая, велел глухонемой зарезать Снежка и приготовить его шкурку. Сам он не хотел делать этого, чтобы не слышать, как Снежок будет кричать. Глухонемой же всё равно: она ничего не слышит. Вот этим она и занималась в чуланчике… Моё воображение разыгрывалось всё больше и больше. Я начал обвинять обитателей ломбарда в самых страшных и кровавых преступлениях. Но незаметно для себя, после всех пережитых волнений и страхов, я заснул, согревшись под одеялом, крепчайшим сном.

Я проснулся, когда отец уже обедал. Вид у него был расстроенный. Шёпотом он сказал мне, что доктор выхлопотал для матери место в городской больнице — и завтра придётся её туда отправить.

Больница! Мать отвезут в больницу! Я понял, Что отец решился на это только потому, что дело очень плохо. Ведь мать всегда со страхом думала о больнице.

— А может быть, не надо отправлять? — спросил я. — Разве маме плохо дома лежать?

— Матери нужны лечебные ванны, а где же здесь устроить! В мезонинчике живём… — отец невесело улыбнулся. — Вот был бы собственный дом, как у Порфирьева или у Стрекалова, там — пожалуйста…

Порфирьев и Стрекалов были самые богатые люди в нашем городе. С каждым годом лесопилка Порфирьева всё расширялась, и каждое лето нам, мальчишкам, приходилось всё дальше и дальше бегать от дома купаться и рыбачить. Завод отнимал у нас лучшие и любимейшие места. Порфирьев вёл торговые дела с заграницей — отправлял в Англию большие партии досок и баланса. Стрекалов держал у нас в городе три лавки — торговал мануфактурой, обувью, готовым платьем. Оба, и Стрекалов и Порфирьев, были членами городской управы и попечителями начального училища и гимназии.

Дома Порфирьева и Стрекалова были каменные, двухэтажные, на лучшей улице города — Садовой. У порфирьевского дома был разбит парк на манер английских. Здесь было и маленькое искусственное озеро, и лужайки, и небольшие холмы с красивыми группами деревьев на них. В глубине парка стояла белая беседка, а около неё — высоченная мачта. На мачте развевался флажок. Каждое утро его поднимал сын Порфирьева Ник, тот самый, который не удостаивал учеников городского начального даже драки, когда происходили стычки с его товарищами по классу. Один раз он ездил вместе с отцом в Англию, и рассказывали, что на будущий год он уедет туда учиться в колледже.

Как не похож был дом, где жил Ник, на наш — покосившийся, со скрипучей лестницей, как не похож был порфирьевский парк на наш, замусоренный стружкой, двор!

Когда я услышал, что завтра мать отправят в больницу, мне мучительно захотелось поступить в гимназию, сделаться образованным человеком, выучиться на доктора и вылечить мать. В мечтах я уже снимал для неё квартиру, в которой обязательно должна быть ванна. Эти мечты заставили меня на время забыть о судьбе бедного Снежка. Немедленно я принялся за уроки. «Я должен кончить первым учеником. Тогда, может быть, я попаду в гимназию», — твердил я себе.

Хотя отцу было не до меня — он нервно ходил по комнате, что-то обдумывая, — я всё-таки спросил его:

— Как вы думаете, папа, меня примут в гимназию?

Отец рассеянно посмотрел на меня.

— Примут в гимназию? — повторил он. — Не знаю. Обе бесплатные вакансии заняты. Если раскошелится Порфирьев, — будет ещё одна. Но имей в виду: кончать на пятёрки, и ни одного замечания по поведению, Алексей! Порфирьев наводит справки лично. Случись что — в нашем городе слухи расходятся быстро. Узнает и этот «вершитель судеб»… — раздражённо сказал он и опять заходил по комнате.

Вскоре он пошёл к матери. Туда же пошла и бабушка. На душе у меня было тяжело, тоскливо… Я спустился во двор. Но как будто все нарочно сговорились то и дело напоминать мне о Снежке. Едва я оказался во дворе, как ко мне подбежала сестрёнка.