Анатолий Мошковский - Взрыв у моря

— Нет, ничего, — скромно сказал Костя, скромно — потому что ему нравилось его имя: оно редко встречалось на их улице и в школе, и хорошо звучало, особенно Константин: твердо и уверенно.

— Захотелось, и дал, — продолжал дедушка, как бы оправдываясь. — Знал бы ты, какой парень был твой отец, когда к матери сватался, горячий, серьезный: ни-ни, чтоб позволить себе чего, смотрел за собой, слова лишнего не скажет, поможет всегда, заметит, что нужно, стукнет, кто того заслужил, одернет, терпеть не мог разных там подачек…

— А сейчас терпит? — упавшим голосом спросил Костя.

— Да ты правильно пойми меня, — расстроенно сказал дедушка, — и сейчас он парень ничего, не потерял живинки, да ведь кто смолоду не лучше, не крепче, не разборчивей? Обмяк он немножко от сытой жизни, пообленился, клиентами избалован и весел бывает от скуки, на холостом ходу подчас вертится и веселится… Где он сейчас — поди, у бочки с вином?

Косте бы очень хотелось, чтобы отец был сейчас где-то в другом месте, но он был там, где сказал дедушка.

— Ну и что? — вступился за отца Костя. — Сегодня у папы выходной, отдыхает… — Он отвернулся от дедушки и побрел на берег.

Там Костя искупался в новых плавках, поймал в камнях маленького крабика, прибил галькой, наживил на крючки закидушки кусочки его мяса, забрался на плоский, лежавший неподалеку от берега валун и, сильно раскрутив в руке грузило, далеко забросил закидушку. Часа два сидел он так, поглядывая на приход и отход теплоходов, на редких дельфинов, нырявших в отдалении. Он сидел, наступив босой ногой на фанерку с размотанной лесой, иногда слегка подергивал ее, чтоб привлечь внимание рыбы. Все напрасно: рыба не брала.

К причалу подвалил очередной теплоходик, и на берег хлынула большая шумная группа курортников-экскурсантов: они не разбредались, как обычные неорганизованные пассажиры, по берегу, а сбились в кучку возле длинного тощего экскурсовода, и тот без всякой подготовки, с места в карьер неожиданно громко закричал:

— Товарищи, мы с вами находимся в городке Скалистом, очень древнем, известном еще в четвертом веке до нашей эры. Античные греки, выходцы из Милета, основали здесь поселение и воздвигли ряд храмов, в частности, на вершине Дельфиньего мыса — вы видите, вон он! — сохранился фундамент и часть стены храма Дианы…

Здесь леску дернуло. Костя подсек, вытянул небольшую зеленушку и, набрав в прозрачный полиэтиленовый мешочек воды, пустил ее туда. А голос за спиной отчетливо и ровно чеканил:

— Найденная у этого мыса местными ребятами интереснейшая амфора и фрагмент чаши с прекрасными росписями на мотивы древнегреческого произведения «Одиссея», хранящиеся ныне в местном музее, свидетельствуют…

Костя зевнул и снова забросил.

Все, что касалось истории их городка, он давно знал из рассказов учителей и из книги, которую отец отнес в магазин. Не знал он сейчас одного: как избавиться от грусти, которая опять навалилась на него, и эта заученная речь экскурсовода только усиливала ее и выводила из себя Костю. Сейчас загнет что-либо вроде того, что в ясные дни отсюда видна Турция, а они и слушают, и развесили уши…

Косте вдруг захотелось сунуть в рот два пальца и оглушительно свистнуть. Экскурсовод, точно догадываясь об этом, увел группу подальше от причала, и теперь его голос едва долетал до Кости.

Леса в его пальцах дернулась и ослабела — Костя не успел подсечь. Ну и черт с ней, с рыбешкой! И вообще, неподвижно сидеть с лесой в руке и ждать рыбу, — что может быть скучней! Костя не мог больше слушать нудный плеск волн о камень и тоску теплоходных гудков…

В чем же дело? Почему ему так грустно? Все ведь вроде не так уж плохо… Костя смотал лесу на фанерку, оделся и, забыв даже кивнуть на прощание дедушке, пошел домой. И нос в нос столкнулся в проулке с Лешкой Алфеевым. На нем была синяя ковбойка, обтрепанные джинсы и сандалии.

— Привет, Лохматый! Куда разогнался?

— Не в Петькино логово. Небось грозит шею мне свернуть?

— Так легко ты от него не отделаешься, — засмеялся Лешка, — ты, говорят, навсегда смылся?

Костя кивнул, взял его за руку и повел за собой.

— Проводи меня немного… А ты что, надолго у них застрял?

— Да я с ними почти не вижусь… Соревнования… Моя кордовая модель взяла второе по городу…

— Порядок. А как Санька? — И, прикинув, когда они вернутся из Пещерного, сказал: — Приходи с Санькой через денек, я вас кое с кем познакомлю, не пожалеете… — А сам подумал: «А как же быть с Людой? Догадаются ведь обо всем… Все равно чадо познакомить!» Ну, пока!

Мама еще не вернулась с работы, и Костя быстро разогрел обед, поел, узнал от Лени, что отец давно ушел ремонтировать машину, походил из комнаты в комнату и… подался к Сапожковым.

Он шел возле грустного серого дота, на котором никто уже не сидел, возле ограды дома отдыха «Северное сияние» и у сквера с пальмами и ливанскими кедрами. Ноги быстро несли его вперед и наконец донесли до дома Сапожковых.

Сейчас он увидит их, сейчас…

Костя сунул голову во двор и заметил с некоторым даже разочарованием одного Женечку: он сидел на траве и наблюдал, как какой-то человек перетягивает старый матрац.

— Ой, Костя, где ты пропадал? — вскочил на ноги Женечка; он так восторженно смотрел в глаза Кости, точно и вправду истосковался по нему. — Мы вчера весь день ждали тебя, а ты…

— Где ребята?

— Сашу мама послала за хлебом, а девочки ушли в аптеку… Скоро вернутся, садись сюда… Твой папа за забором… Под «Волгой»… Ремонтирует! — сказал Женечка, стараясь чем-то заинтересовать Костю.

— Без тебя знаю. — Костя вышел со двора, но мальчонка не отставал от него. — Иди на свое место. Я приду…

Через час Костя снова появился во дворе. Теперь здесь были все, кроме Сашки, и играли в бадминтон. Люда играла с Иринкой, легко подпрыгивала, точно ее подбрасывала пружина, доставая ракеткой и посылая сестренке волан, и черные прямые Людины волосы взлетали за ее спиной, и красиво, послушно, волосок к волоску, возвращались на свое место.

Костя с минуту постоял у ворот, с замершим сердцем глядя на ее ловкие, точные прыжки, слушая ее смех, шутки, азартные возгласы.

— Ой, смотрите, кто пришел! — Люда бросилась к Косте, и ее тонкое ситцевое платье плеснулось назад. Крикнула она, назвала его имя — и все Костины мучения и горести исчезли, улетучились. — Что ж ты не приходил к нам? Мы уж думали, заболел, сами хотели прийти… — Черные ресницы Люды замерли, насторожились, и Костя впервые заметил, что в карих глазах ее, всегда обжигающих, как крапивой, весельем и насмешкой, живут и серьезные зеленые огоньки.

— Занят был… Не мог.

— А у твоего отца сегодня замечательное настроение, — заметила Люда. — Вовсю веселит ленинградцев!