Елена Серебровская - Начало жизни

Неожиданно зазвонил звонок — нянечка стояла у лестничной клетки и размахивала медным колокольчиком изо всех сил. Но это был звонок не на переменку и не на урок. Звонок объявил, что торжественное собрание начинается.

Они вошли в зал последними — двенадцать человек ребят в белых блузах — и стали у стены, возле первых рядов. Большая сцена была пуста, сбоку стояла кафедра для докладчика. Сверху на ребят смотрел Ильич, щуря свои всё понимающие и всё видящие добрые глаза.

Вышел директор и объявил торжественное собрание открытым. На кафедре появился Петр Николаевич. Он сделал доклад об Октябрьской революции. Он говорил очень просто и понятно, так что все слушали внимательно. Коротко рассказал о штурме Зимнего, заметив попутно, что сам он тогда еще был беспартийным и только из окна видел в утренней полутьме, как стекались рабочие дружины по направлению к Дворцовой площади. И все стали еще более жадно слушать его, особенно дети. Он видел, хоть из окна! Революция после такого рассказа становилась чем-то очень близким, своим. Она была Великая — все это знали и повторяли, но она была и вполне простая и понятная — Петр Николаевич видел ее сам из окна. Великая, потому что всё переменилось в корне, кто был ничем, тот стал всем. Но совершили ее простые люди.

Петр Николаевич закончил свой доклад очень быстро, все хотели слушать еще. И вдруг кто-то громко доложил со сцены, что сегодня, в торжественный день Октябрьской годовщины, двенадцать учеников и учениц школы принимаются в юные пионеры… Дробно застучал барабан — это барабанил, стоя на краю сцены, Коля Сорокин, тоже в белой рубахе и галстуке. Зажглись красные лампочки, и сцена озарилась, как будто бы где-то рядом запылал костер.

И тогда они вышли на сцену ровным строем — двенадцать счастливцев. Вожатая взглянула на них, и они поняли. Дружно, как один, заговорили все двенадцать. Говорили одно и то же, говорили четко и разборчиво. Они произносили слова клятвы, слова торжественного обещания юных пионеров.

Маша говорила со всеми вместе, отдельно ее голос не был слышен, он вливался в этот чуть рокочущий, сильный общий голос двенадцати подростков. В темноте из зала смотрели сотни глаз, но Маша их не видела. В этот миг ей казалось, что их слушает весь рабочий класс, все советские люди. Внимательно слушают. Это им обещают юные пионеры твердо стоять за дело рабочего класса.

И двенадцать человек, как один, обещали:

«Буду честно и неуклонно выполнять заветы Ильича, законы и обычаи юных пионеров.»

Последние слова были только что произнесены, а вожатая уже повязывала галстук Коле Зайченко. Его лицо сияло. В глубине души он побаивался, что его прием в пионеры отложат — самолюбие его очень страдало от этой мысли, и он спрашивал сам себя: ну виноват ли человек, если у него веселый характер? К счастью, приняли.

Вожатая была похожа на заботливую старшую сестру, всем повязала галстуки, на виду всего зала. И когда строй был выровнен, она снова обвела их внимательным взглядом и громко сказала:

— Юные ленинцы, к борьбе за дело рабочего класса будьте готовы!

— Всегда готовы!

Двенадцать рук поднялись над головами для пионерского приветствия.

Снова послышался барабан. Сорокин обошел строй, стал впереди всех и вывел новых пионеров со сцены в зал.

У Маши немного кружилась голова. Может, это всё приснилось? Но нет, — она опустила глаза и увидела под своим подбородком алый сатин пионерского галстука. Нет, это произошло. Она дала клятву выполнять заветы Ильича. Клятву. И теперь, даже если ее резать станут, она от этой клятвы не отступится. Теперь она пионерка.

Сева не подошел к ней, он сидел в середине третьего ряда, зажатый с обоих сторон своими друзьями. Но когда она сбегала со сцены, он посмотрел на нее, такой довольный и гордый, словно говорил: «Смотрите все, какая у меня сестра: она пионерка!».

Лето показалось ей длинным — начала занятий в пятом классе она ожидала с нетерпением.

Маша привыкла к своему классу, к ребятам и девочкам. Привычка друг к другу, общие заботы по пионеротряду, совместные переживания на уроках сплотили их постепенно в настоящий коллектив. В этом коллективе не последнюю роль играл Коля Сорокин.

Мать Сорокина — все знали — была нянечкой в этой же школе. Отец его, слесарь с «Красного выборжца», погиб несколько лет назад, спасая ребят, тонувших зимой на Неве против его завода. Он вытащил их, двоих мальчишек, и отнес домой, благо дом, в котором они жили, стоял на набережной неподалеку. Но сам схватил воспаление легких и умер. Он был коммунистом, Коля хорошо помнил об этом.

Овдовевшая мать поступила на работу в школу: она очень беспокоилась, сумеет ли одна воспитать своего сына как надо. Мальчик — не девочка, его легче воспитывать отцу, мужское влияние здесь очень даже важно. Женщина присматривалась к учителям, к их обращению с детьми, и потихоньку училась сама. Она была еще молода и могла выйти замуж вторично, но забота о воспитании сына так захватила ее, что о замужестве она и не думала.

Маша знала в лицо Колину мать, нянечку Дарью Андреевну. Эта нянечка никогда не покрикивала на детей, она чаще молчала, словно прислушивалась и приглядывалась к чему-то. Вскоре она почувствовала, что многое в жизни ей облегчено: в месткоме ей часто давали билеты на лекции и концерты в Дом учителя — одни эти лекции и концерты могли сыграть большую роль в воспитании ее сына. Коля Сорокин часто бывал там со своей матерью. Он попросил ее записаться в библиотеку Дома учителя и получал там такие книги, которых в школе было и не достать. Он ходил на устраиваемые Домом учителя экскурсии и успел повидать больше, чем его товарищи по школе, выраставшие при отцах и матерях. Он увлекся радио и вечерами долго сидел над проволочками и винтиками, строя детекторный радиоприемник.

Сорокин дружил с Гришкой Карповым и Петей Сергеевым. Эти мальчики учились не худо, а на переменках беспощадно высмеивали девчоночьи альбомчики, записки, которыми Тамара перекидывалась с одной из подруг, алфавиты-шифры, придуманные девочками для защиты от чрезмерно любопытных ребят. Их уважение снискали немногие из девочек, в числе которых была и Маша. Сорокин, Карпов и Сергеев были беспощадны ко всему, что нарушало добрую товарищескую дружбу, хихикающая и намекающая на что-то Тамара казалась им самым большим злом. Этот вывод был сделан ими после того, как в один из первых же дней учебы Коля Сорокин принес в класс и положил перед Тамарой сделанную из картона и обклеенную коричневой бумагой рамку. Почему он захотел подарить ей свое изделие, он и сам не знал. Зато она, получив неожиданный подарок, стала вести себя так, словно отлично поняла, в чем дело. Она хвастливо показывала всем эту злополучную рамку и стала просить Сорокина написать ей в альбом. «Вот уж этой глупости никогда не сделаю», — ответил Коля с достоинством. Товарищи подтрунивали над ним, пока он сам не определил вслух своего отношения к Тамаре. После одного из ее нелепых ответов на уроке географии, Коля сказал вполголоса, так что слышал весь класс: «Ох, и дурища». С тех пор его не дразнили, а Карпов и Сергеев стали его закадычными друзьями.