Вера Инбер - Как я была маленькая (издание 1961 года)

Высшая? Вот как! А я-то думала, что ничего нет выше таблицы умножения: она давалась мне очень трудно.

— Я, мамочка, не могу её выучить, — жаловалась я иногда.

Но мама отвечала:

— Никогда не говори: «Не могу». Считай, что этих слов нет в русском языке.

В той из папиных книг, где речь шла о морском дне, рассказывалось и о рыбах, живущих так глубоко в океане, что туда не проникает ни солнечный, ни лунный свет.

Такие глубоководные рыбы носят своё освещение с собой, как это делают светлячки. У каждой из них — как бы собственный фонарь, освещающий им путь.

Возможно, под водой имеются многорыбные проспекты с большим уличным движением. Медленно, словно экипажи, проплывают рыбы с большими круглыми глазами. Спешат, как велосипедисты, рыбы помельче. Стайками снуют пешеходы. И всё это светится.

Кроме светящихся, в тёплых тропических водах живут ещё и летучие рыбы. Большие плавники всех цветов радуги, раскрываясь, как веер, легко выносят летучих рыб на поверхность, на воздушный простор. И они летят и ныряют, летят и ныряют.

Летучка, парусник, долгопёр, крылатка — можно подумать, что это названия бабочек или птиц. Но это рыбы.

Мы, живущие у обыкновенного, не тропического, моря, можем только воображать себе красоту и лёгкость этих рыбьих полётов на закате.

Выслушав всё это, Дима с обидой сказал про наших черноморских рыб:

— Наверно, тоже могли бы летать, но не знают, как за это взяться. А может быть, ленятся.

Подумав, Дима добавил:

— А всё-таки, дядя, наше море — отличное море. Правда ведь?

— Правда, мальчик, правда, — ответил папа. — Человеку всегда дороги места, где он родился…

У папы был очень неразборчивый почерк. Папины буквы будто бодались острыми рожками, пытаясь столкнуть друг друга с линейки. Бывало так, что папа сам не мог разобрать, что же это такое он написал. Тогда он шёл к маме и виноватым голосом спрашивал:

— Что это за слово, Лизонька, как ты думаешь? Похоже на «воротник», но по смыслу не подходит.

Мама взглянет и скажет:

— Нет, мой друг, это у тебя написано «возвращение», а не «воротник».

— Ты права, как всегда! — радуется папа. — Действительно, «возвращение». Как это я сразу не догадался!

Зато у мамы почерк был прелестный. Тоненькие мамины буковки ровнёхонько бежали по строчке, точно бисер, нанизанный на нитку. Каждая буковка, хотя и маленькая, читалась очень легко. Такой почерк так и называется «бисерный».

Но хотя и нечётким почерком, папа писал очень интересно. Он не только работал в издательстве, где издавались научные книги, он сам иногда писал небольшие книжки; они назывались «брошюрами». И, конечно, в напечатанных брошюрах всё было разборчиво. Каждый читал их с удовольствием и узнавал много нового.

— Такие брошюры хороши тем, — говорил папа, — что они стоят дёшево. Они доступны народу.

Об одной из таких брошюр мне хочется рассказать подробнее. Это была брошюра о звёздах. И даже не о звёздах, а об одной звезде. Звезда была особая: это была комета.

Кометы с их длинными серебристыми хвостами, раскинутыми по небу, то приближаются к Земле, то снова уходят от неё на многие десятки, даже сотни лет. И опять возвращаются и снова уходят. И снова возвращаются, как будто желая взглянуть, что же произошло с Землёй в их отсутствие.

Мой папа написал брошюру про одну из таких комет: комету Галлея. Она называлась так по имени итальянского учёного, который первый изучил её путь и вычислил, что она возвращается к Земле каждые семьдесят шесть лет.

До чего же нам с Димой посчастливилось! Комета Галлея приблизилась к Земле при нас. Она появилась в тёплый звёздный вечер над Приморским бульваром, куда мы пришли ещё засветло.

Ласточки сонно переговаривались под крышей соседнего дома: они уже готовились к отлёту. Первые красно-жёлтые листья платанов падали на плечи бронзового Пушкина. Голубое Чёрное море было спокойно. Наступал вечер ранней осени.

Все знают, как долго тянется время, когда чего-нибудь ждёшь. Вот и сейчас медленно, как никогда, наступали сумерки. Уже пора бы появиться звёздам, а их всё не было. Но даже когда они появились, мы не сразу заметили комету.

— А не может быть, чтобы она запоздала ещё на семьдесят лет? — сдавленным от волнения голосом спросил Дима.

— Смотрите внимательно, — негромко ответил папа и показал рукой на небо.

И тогда мы увидели комету. Она появилась совсем тихо.

Её голова была похожа на небольшой светлый клубок, но серебристый хвост, как прозрачное покрывало, расстилался по всему Млечному Пути. Комета как бы летела над морем, словно желая головой коснуться его.

— Смотрите, смотрите внимательно, — повторяла мама. — Хорошенько запомните эту редкую гостью наших небес. Она пробудет у нас не очень долго.

И мы не отрываясь смотрели на комету. Да и не мы одни.

На бульваре было полно народу. Запрокинув головы и тихо переговариваясь, стояли люди. И чем больше темнело, тем всё отчётливее, всё серебристее становилась в царстве звёзд комета Галлея, редкая гостья наших небес.

Дима остался с папой на бульваре, а я поспешила с мамой домой, чтобы поскорее рассказать тёте Наше всё, что мы видели. У тёти Наши болел зуб мудрости, который никак не мог прорезаться. Но она собиралась взглянуть на комету через несколько дней.

Придя домой, мы обо всём рассказали тёте Наше, Сначала рассказывала мама, а я не перебивала её: мама этого не любила, да и никто не любит.

Наконец заговорила и я:

— Ты, мамочка, не всё рассказала. Забыла про красные листья, как они тихо падали в ожидании кометы. Как долго не засыпали ласточки, поджидая её. И самое главное, тётя Наша, представь себе, — бронзовый Пушкин, Александр Сергеевич, знаешь, тот, что на бульваре, — я вдруг увидела, что он на минутку тоже поднял голову и посмотрел на комету Галлея.

Тётя Наша выслушала меня и сказала маме:

— Может быть, она будет писательницей. Будет сочинять рассказы или даже стихи.

— Кто знает, — отвечала мама. — Это ещё так далеко.

В середине августа, когда бабушка вернулась обратно к себе в деревню, а комета Галлея начала быстро удаляться от Земли, мы переехали в город. Приближался день моего экзамена в гимназию, в приготовительный класс.