Анвер Бикчентаев - Дочь посла

— Поселок принадлежит строителям железной дороги, — пояснил он. — Они прокладывают дорогу через джунгли. Отличные ребята. — Потом, нагнувшись ко мне, он подмигнул одним глазом: — Если хочешь знать, то здесь, в поселке, я увидел ваши тракторы и бульдозеры. Тут немало советских машин!

Если бы вы знали, как я обрадовалась этой вести! Словно родных увидела. Как будто вернулась к себе, в Советский Союз!

— Чей же это дом? — спросила я, опомнившись.

— Самого бригадира, дяди Курала! — сообщил он.

Вскоре явился и Муса. Он очень обрадовался тому, что я начала разговаривать. Мой суровый и молчаливый брат впервые в своей жизни положил ладонь мне на лоб. Я это оценила. В Уфе мы спорили из-за пустяков, частенько дрались. Испытания нас сделали настоящими друзьями.

— Телеграмму послал. Успокойся, — проговорил он, дружелюбно толкнув меня в бок, и улыбнулся.

Более заботливого человека, чем дядя Курал, трудно встретить!

Я решила про себя: если он когда-нибудь приедет в гости к нам, в Уфу, я точно так же буду угощать его и буду заботиться о нем.

До наступления вечера навестили меня, больную, почти все жители поселка. Про ребят нечего и говорить. Если бы дядя Курал дал им волю, они, по-моему, не отошли бы от меня ни на минуту.

Лал все чаще начинал горевать.

— Через несколько дней вы покинете нас, уедете в Дели, — с грустью говорил он. — Наверно, расстанемся навеки!

От его слов становилось тоскливо. Я уже очень привязалась к нему. К нему и Бульбули. Как только подумаю о расставании, сердце болит. Неужели навсегда придется расстаться с друзьями, с которыми вместе делили и радость и горе?

Первой уходила от нас Бульбули.

— Я решила остаться в этой деревне. Тут хорошо живут. И работа для меня найдется, — говорила она, захлебываясь. — Я уже посоветовалась с дядей Куралом.

Как только она это сказала, мы обнялись и расплакались. Даже мысль о расставании была невыносима.

Пока мы проливали слезы, а мальчики пытались нас успокоить, внезапно в дверях появился высокий дед с длинной палкой в руках. А на конце палки при каждом движении старика бодро позванивал маленький колокольчик: я уже знала, что только почтальоны ходят с колокольчиками.

— Вам, дети мои, принес радостную весть, — проговорил он. — В деревню приехали ваши родители. Их катер стоит на берегу. С минуты на минуту они войдут в этот дом.

Мы не знали, что и сказать. Вместе с радостью пришло и раскаяние. Как мы их встретим? Что мы им скажем?

В эту минуту мне очень захотелось умереть тут же, не вставая с места.

Я как-то читала в одной книге, что перед смертью полагается вспомнить все грехи, которые ты совершил в жизни. Начала припоминать и я, и, к моему ужасу, их набралось немало, хотя и говорится, что ребенок совсем безгрешен.

Накопилось грехов немало! По-моему, совершенно достаточно для одной человеческой жизни. Но мне умереть не удалось. Я осталась жива, и мне теперь придется отвечать перед мамой и папой за все грехи, а это совсем не легко.

Первой переступила порог мама; увидев нас, она кинулась целовать.

— Живы! — проговорила она, точно все еще не веря этому. — Живы!

Папа стоял возле двери молча и, как мне показалось, неодобрительно глядел на нас всех: на меня, Мусу и маму; наверное, за то, что она целовала и миловала нас. Ведь мы этого никак не заслужили.

— Здравствуйте, беглецы! — наконец произнес он.

Оттого что он заговорил, как-то легче стало дышать в комнате, но мы не посмели прямо и открыто взглянуть в его глаза. Я, например, бессмысленно уставилась на его белые запыленные туфли.

Тут надо было попросить прощения или объяснить, почему мы убежали из дому. Однако я не могла даже губами шевельнуть. Муса тоже виновато опустил голову.

— Вы поступили неблагодарно, тайно убежав из дому, — медленно заговорил папа, — да еще даже не соизволили написать нам с пути, что полагается делать каждому путешественнику.

Лал и Бульбули тихонько прикрыли за собой дверь. Какие молодцы! Они, наверное, сразу почувствовали, что нас надо оставить одних.

— Теперь объясните, почему убежали в джунгли? — спросил отец.

Муса поднял на меня глаза и увидел, что я не в состоянии ответить. Поэтому начал говорить сам.

— Мы хотели помочь Индии! — сказал он.

Мама и папа взглянули на нас с удивлением.

— Ну-ка повтори, что ты сказал? — потребовал папа.

— Мы хотели помочь тебе, папа, и Индии. Честное слово, — горячо заговорил Муса. — Мы сами хотели отыскать нефть.

Услышав такое заявление, папа посмотрел на нас, засуетился, даже почему-то достал носовой платок. Однако, быстро овладев собой, прежним строгим голосом добавил:

— И все-таки я не одобряю ваш поступок, никак не одобряю!

Мы еще более растерялись. Только одна мама не растерялась, нашлась что сказать.

— У папы удача, — сообщила она, точно желая папу примирить с нами. — Из скважины ударил газ… нефтяной газ.

Если бы я была на ногах, то безусловно бросилась бы на шею папы. Муса, однако, не бросился на его шею, вместо этого он сделал два шага вперед и неловко протянул ему руку.

— Поздравляю, папа! — просто сказал он.

— Спасибо, сыночек!

Как я ожидала этого слова! И тут к горлу подкатило что-то такое, и трудно стало дышать. «Коли уж папа произнес «сыночек», значит, и взаправду считает Мусу своим, а не чужим сыном…» Еще я сказала себе: мужской разговор наконец состоялся!.. Ведь папа, приглашая нас в Индию, писал, что он сам хочет поговорить с Мусой как мужчина с мужчиной, а когда мы приехали к нему, он вовсе забыл о своем обещании — наверное, все из-за вышки, которая никак не хотела давать нефть.

Мне тоже захотелось, чтобы с мамой у нас получился женский разговор, но он у нас не получился, пожалуй, потому, что она никак не могла простить нас… Тут я случайно подняла глаза на нее, увидела незнакомую белую прядь в ее волосах, и у меня невольно защемило сердце. Женские слезы всегда выступают быстрее, чем мужские, поэтому мои и мамины глаза сделались мокрыми…

Мама повернулась ко мне.

— Если бы мы были в Уфе, ну и влетело бы вам! Но в чужой стране у меня не поднимается рука, чтобы тебя наказать, — сказала она. — Поэтому мы с отцом решили, Шаура, что с тобой не будем разговаривать целых три дня, до того самого момента, пока не вернемся домой.

Мое сердце чуть не оборвалось! Лучше бы отругали или даже дали трепку!

Вдруг Муса стал рядом со мной.

— Почему вы наказываете только Шауру? — спросил он, смело глядя им в лицо. — Мы совершили один и тот же проступок, одинаково мы виноваты перед вами. Я вам вот что скажу: Если вы считаете меня своим родным сыном, то со мной тоже не разговаривайте три дня и три ночи… Я готов понести это наказание, потому что заслужил!