Вера Новицкая - Безмятежные годы

- Успокой свою родительскую заботливость: моего сердца он не сгрызет, и в ногах y архиерея нам валяться не придется, хоть ты еще сто своих товарищей приведи.

- Ну, нет, слуга покорный. Никого больше не приведу: еще и тех целовать начнешь? Ни-ни, шалишь. Я и то сегодня чуть со стыда не сгорел: моя кузина и вдруг!..

Противный мальчишка, каким был, таковым и остался.

В этот день перебывали y нас все родные и знакомые, но, по обыкновению, совсем запросто, так как празднованье моего рожденья с тех пор, как я в гимназии, всегда откладывается на сочельник.

Вот тогда вечер прошел страшно-страшно мило. Как всегда за последние годы была кутья. Этому симпатичному обычаю мы научились за те четыре года, что прожили в В., и переняли его, так как всем нам он ужасно нравится. Уютно, торжественно и как-то необыкновенно патриархально, a я так люблю всякие обычаи, без них праздник не в праздник. Этот обед «на сене», от которого несется особый запах, эта масса разнородных со всевозможным фаршем пирожков все постных, как, само собой разумеется, и весь обед. Например, пирожки с черносливом, ведь кроме как на кутью их никогда не ешь; все эти «слизнячки» с маковым молоком, взвары из сушеных фруктов, сама кутья с изюмом, орехами и миндальным молоком - все это ужасно весело, уютно и кажется чем-то необыкновенно-необыкновенно вкусным. A потом елка, милая, радостная, сияющая, глядящая своими десятками теплых сверкающих глазков, которые точно засматривают тебе в самое сердце, и на душе от них становится светло, точно и там зажигается яркий праздничный огонек. И она горела, нарядная, жизнерадостная, блестя яркими язычками свечей, среди темно-изумрудных веток, отражаясь в зеркале кабинета, гостиной и прихожей; стоя между этими зеркалами, казалось, что тебя окружает целая рощица разубранных освещенных деревьев. На душе становится так хорошо-хорошо, тихо, отрадно…

Народу было много: тетя Лидуша с мужем, Женя, Нина и Наташа Скипетровы, мамины молоденькие кузины, Люба с Сашей, ее двоюродный брат, Петр Николаевич; я пригласила Пыльневу и Тишалову, звала и Смирнову, но та, как и всегда, тихо, вежливо, но решительно отказалась; Володю и Колю Ливинского особо не перечисляю, так как ведь они все время y нас торчат. Публика все между собой хорошо знакомая, так что друг друга не стеснялись, хохотали и дурили страшно. Новенькими здесь были только Шура Тишалова и Ира Пыльнева, но эти не робкого десятка, скоро со всеми перезнакомились, и «заплясали лес и горы».

Володе, видимо, очень нравится Люба, он все к ней подсаживается и, со свойственному ему обыкновению, поддразнивает ее… Ишь ты, меня предостерегал от влюбленности, a сам тоже в сердцегрызы записался!…

- Любовь Константиновна, позвольте вам задать один нескромный вопрос, - обращается он к ней.

Люба несколько смущена:

- Пожалуйста!

- Ваше сердце свободно? - таинственно наклоняется он к ней.

Люба краснеет, a в глазах Володи прыгают плутоватые огоньки.

- Вы свободны от прежнего увлечения, от прежнего чувства?

Глаза Любы смелее, но с искренним удивлением поднимаются на него.

- Прежнего увлечения? - переспрашивает она его.

- Да, я подразумевал ваше увлечение мадемуазель Терракоткой? (См. «Веселые будни. Из воспоминанйи гимназистки» того же автора).

- Ах, вот вы о чем! - Люба искренно хохочет. - Я-то все еще люблю ее, но она - увы! - изменила мне: вышла замуж.

- Вышла замуж? - радостно переспрашивает он. - Великолепно! Я так и знал. Меня не могло обмануть предчувствие, как только я ее увидел, сейчас же решил: это она, Терракотка мадемуазель Снежиной. Ведь она - черная?

- Черная.

- Толстая?

- Нет, тонюсенькая.

- Ну, это пустяки, с тех пор под солнцем юга могла и располнеть, ведь, как известно, от тепла все тела расширяются. Косая?

- Как косая?! - возмущается Люба. - Прямехонькая, с прелестными большими черными глазами.

- Да, да, черные глаза, большие, - подтверждает он. - Конечно, она самая. A что косит, это тоже дело наживное: она, очевидно, страшно ревнива, и вот в то время, как один глаз - правый - якобы равнодушно обозревает местность прямо перед собой, левый - напряженно следит за любимым мужем, за - дюша мой, Карапэт Карапэтыч.

Володька красноречиво скосил левый глаз, отчего физиономия его приняла такой нелепо-свирепый вид, что мы так и покатились от хохота.

- Так вот, представьте, какая неожиданность: однажды я совершенно случайно попал в вагон в общество вашей мадемуазель Терракот, ныне мадам Начихал-Наплевадзе. Увидел толстую, косую, неуклюжую, черную армянку и вспомнил вас: «это она», - мысленно сказал я себе…

- Мерси, очень любезно, - перебивает, смеясь, Люба.

- То есть вы меня не так поняли или, вернее, не дали мне договорить: «Это она, - думаю я, - «сымпатый» Любовь Константиновны». Я сделался весь внимание, так как, видите ли, я сразу сообразил, что когда-нибудь смогу доставить драгоценные сердцу вашему сведения, доложив вам о нашей встрече…

Раз усевшись на своего любимого конька и заведя свою дразнильную машину, Володя все больше входил в азарт. Какие только нелепейшие и разнообразнейшие штучки ни были преподнесены нам под псевдонимом злополучной ех-Терракотки и ее дражайшей половины! Посыпались и армянские загадки одна глупей и бессмысленней другой.

- Ну-ка, a отгадайте мою не армянскую загадку, - предлагает Тишалова. - Какое животное может провалиться в свою собственную середину?

Вот странно, отгадали только мамочка и я, a так просто: корова, ее середина - ров, в который она вся - целая и провалиться может.

- Еще, еще, еще что-нибудь, - просили Шуру.

- У ворона два, y человека одна, y гуся и свиньи ни одного. Что это такое?

Эту загадку несколько человек отгадали - буква О.

- Господа, a когда же гадать? Непременно нужно. Как же в сочельник да не погадать, - предлагает кто-то.

- Да, да, - подхватывают голоса.

- A как?

- Прежде всего бежим на кухню, - предлагает Ира Пыльнева. - и пусть каждый вытащит, не глядя, первое попавшееся полено: каково оно будет, таков будет будущий муж или жена.

- Отлично!

- A потом лодочки пускать, имена поджигать.

- A потом всей компанией на улицу имена спрашивать, - предлагает Володя.

Летим в кухню, вооружаемся поленьями, стараясь по ним создать образ своей будущей дражайшей половины.

Бедная Люба! Будущее сулит ей мрачные перспективы: что-то кривое, шероховатое, верно супруг ее будет злющая-презлющая кривуля. Полено Шурки Тишаловой довольно презентабельное в смысле стройности, но торчат три заковыристых сучка.

- Ничего, обтешем, - заявляет она.

Мое полено тоненькое, длинное, как для полена, так, пожалуй, даже изящное.

- Ишь ты! - не может пропустить случая Володя: - какого себе моя сестричка франтика выискала. A что? - шепчет он мне в самое ухо, - теперь сама видишь, я был прав: это никто, как Коля Лив…