Вера Новицкая - Безмятежные годы

Юля, на минуту подняв глаза на говорящего, опускает их, смущенная, пораженная, но, видимо, приятно; она скользит крошечными шажками, напряженно глядя на болтающиеся хвостики своей муфты. Молчание.

- Как, что ж, вы все-таки не узнаете меня? - спрашивает Ира.

- Я кажется, начинаю догадываться. Вы, вероятно, тот студент, с которым я танцевала в инженерном училище. Но вы так страшно изменились, или мне это только кажется? - она опять робко поднимает на него глаза.

- Да вы правы, я изменился, я таю, как свечка. Посмотрите, как широко мне сделалось пальто (Ира трагически оттягивает, как на вешалке болтающееся на ней, несмотря на все в него запакованное, пальто). - Вы видите, даже фуражка мне стала широка (в увлечении она чуть не сбросила, действительно слишком большую, фуражку).

- Да разве голова может похудеть? - недоумевающе спрашивает Юля.

- Как? А вы про это не слыхали? - в свою очередь поражен студент. - Это признак самой страшной, самой неизлечимой болезни - сухотки мозга, причина которой всегда одна: горе, горе и горе…

Юля испуганно и жалостливо смотрит на него. Для ее доброго сердечка наговорено слишком много всяких страстей.

- Боже мой, я, право, не хотела… Я ничем не виновата. И потом, вы так мало знаете меня…

- Я вас? Мало знаю? Я все про вас знаю, каждый ваш шаг, каждый поступок. Я живу вашей жизнью. Хотите, я вам скажу ваши вкусы? Вы терпеть не можете математики и русских сочинений…

- О, да, да, особенно сочинений, да еще y нашего Дмитрия Николаевича, который ужасно строгий, - перебивает оживившаяся Юля, довольная, что разговор сошел с трагической темы. - Теперь опять задано и такое трудное: «Митрофанушка, как тип своего времени».

- Видите, я прав. Далее, книги вы любите грустные, с веселым концом, играете на рояле одни вальсы, стихов не любите, да и зачем они вам! Вы сами воплощенная поэзия, ну, a одноименные электричества, естественно отталкиваются. Например, вы и Надсон!?

- Да, правда, я не люблю Надсона, он все ноет и неизвестно чего, - опять обрадовалась Юля. - Ну, a что я еще люблю?

- Сардинки, ореховую халву, шоколад, печенье «Пью-пью» и крымские яблоки, - бойко перечисляет Ира все то, что постоянно уничтожает с аппетитом на большой перемене Юля.

- Нет, это поразительно! - Ея розовое личико расплывается от восхищения. - Как же вы все это знаете?

- Я слежу за вами.

- Давно?

- Уже пять лет.

- Господи!! Странно, как же я ничего не замечала? И потом, пять лет назад ведь я была маленькая…

- Что ж, вы еще и теперь не верите мне? Еще сомневаетесь? О, так требуйте от меня доказательств, самых смелых, для вас я на все готов. Ну, говорите! Хотите, я выкупаюсь в проруби?

- Ой, нет, ради Бога, нет! - взмолилась Юля. - Вы утонете или простудитесь.

- Что я?! - трагический жест рукой. - Лишь бы вас убедить! Ну, так я прыгну из третьего этажа или соскочу на всем ходу с лихача, вот сейчас на ваших глазах!

- Нет, нет, ради Бога нет! - чуть не плачет сердобольная Юля.

- Но я должен, должен вам доказать! Так сами скажите.

- Когда я, право, не знаю… Ну, что бы такое?.. (Пауза.) - Знаете что, напишите мне Митрофанушку. Хорошо? Только… Я, право, стесняюсь после того, что вы мне сейчас говорили про свою голову…

- A что такое? - уже успев забыть, что она ей нагородила, спрашивает Ира.

- Да вот, что она y вас похудела, так, может быть, вам вредно заниматься?

- Пустяки, пустяки, для меня это такое счастье, а, знаете, лекарство против горя - счастье, так что голова моя пожалуй, опять пополнеет от радости. A теперь одна просьба: дайте мне надежду, крошечную надежду, иначе впереди y меня (глухо)… одна могила! Дайте на прощанье ручку поцеловать.

- Что вы! Что вы! - в ужасе отшатнулась Юля. - Это совсем неприлично.

- Так приличия вам дороже жизни человека? Да?? - неумолимо пытает Ира.

- Боже мой! - вздыхает, чуть не плача, бедная Юля. - И потом, здесь столько народу, и я в перчатке…

- Не беда, я в перчатку, - соглашается пылкий поклонник. И, тихонько вытянув ее руку из муфты, Ира подносит к губам, сильно пахнущую бензином, очевидно, только что чищенную белую лайковую перчатку Бек.

- Ах! - Юля смущена до последней степени.

- Так до свидания, моя жизнь, мое счастье! - еще пожимает ей руку Ира. - В воскресенье, в семь часов вечера, здесь на катке я вручу вам Митрофанушку.

Несколько секунд бедная Юля стоит, как окаменелая, затем, опомнившись, торопливо отправляется на розыски сестры и гувернантки, которые, в свою очередь, уже ищут ее.

Веселые, голодные, набегавшись и нахохотавшись вволюшку, влетели мы шумной ватагой к Снежиным, принеся за собой целый поток свежего, морозного воздуха. На столе уже приветливо шумел самовар, пение которого нам показалось райской мелодией, a на блюде лежали аппетитные, тоненькие, блестящие ломтики светло-розовой ветчины.

- Блюдо богов, - воскликнул Володя. - Я убежден, что на Олимпе каждый день подавали ветчину. По крайней мере, если бы я был Аполлоном, то отдал бы соответствующее распоряжение парнасскому метрдотелю.

- Ишь чего захотел! Только Аполлоном быть! - подхватываю я. - Довольно с тебя и Марса, кстати оно тебе и по чину больше подходит.

- Да, Ю propos, насчет чина, - вмешивается в разговор madame Снежина: - Вчера, когда наша кухарка Маланья носила Мусе Любину записочку, возвращается она потом и спрашивает меня: «Что это, барыня, Мусенькиного папашу в военные генералы произвели, что y них нонича двое денщиков завелось: один на кухне блыкается, a другой, видать, при столе, в комнатах»… Это она вас, Володя и Николай Александрович, за денщиков приняла.

Один из солдатиков моментально вскочил на ноги:

- Что ж, коли ежели, ваше сковородие, изволите приказать, мы могим вам и с салфетом под мышкой услужить.

Через минуту салфетка лихо торчала под Володиной рукой, и он, вытянувшись в струнку перед Любой, рявкнул:

- Здравия желаю! Что прикажете подать, водки или чаю?

- Ни того, ни другого. Пожалуйста, передайте мне ветчину.

Володька ловко обнес всех присутствующих и остановился около бонны: «Fraulein, bitte essen sie Schweinerei» (Фрейлейн, пожалуйста скушайте свинства).

- «Danke, mein Herr, ich lass es fur die Gaste!» (Благодарю вас, я оставляю это для гостей) - удачно отпарировала та.

- A так, тем лучше, теперь, по крайней мере, и солдатик попитается этим самым «свинством» после трудов праведных, - и, комфортабельно усевшись, он принялся уплетать за обе щеки.

- Вот кабы его превосходительство, наш Ананас Ананасович, да бедных юнкеришек накормил хоть бы раз в недельку таким «свинством», потому всякое иное-прочее так дают. Сам-то, верно, частенько вкушает: y них в кухне целый день варят и парят, и пекут, и жарят. Выйдут это они на прогулку со своей благовонной супругой, кругленькие, упитанные, надушенные; моментально наступает благорастворение воздухов, но - горе нам! - y бедных юнкарей изобилия плодов земных не замечается…