Леонид Вайсберг - Тайна корабельного кладбища. И я плавал по Дунаю

Все у нее — по полочкам: это — можно, это — нельзя, это — хорошо, это — плохо. Вале, по моему слабому разумению, после школы нужно обязательно идти на радио в дикторы. Самая подходящая для нее работа. Приносят материал для чтения. Все в нем правильно, проверено. Только читай…

Оттянула меня Валя в сторону и говорит:

— Девочек обижать нельзя.

Причем так серьезно, будто открыла мне какую-нибудь важную тайну. Я не удивился. Валя есть Валя.

— Перед едой надо мыть руки, — ответил я.

— Павел первый, — сказала она тогда назидательно, — остроты тут ни к чему. Ты должен помириться с новенькой. Я помогу вам.

— А мы и не ссорились, — сказала вдруг Женька. — Правда?

Мне все же очень хотелось стукнуть ее, но еще больше, чтоб отцепилась Валя. Поэтому я буркнул:

— Правда…

— Ну, вот и хорошо, — обрадовалась Валя. — Люди должны дружить.

— А собаки лаять, — не удержался я.

— А Павел первый острить, — на мой взгляд, неудачно продолжила Валя.

И ушла. Остались мы у окна с Женькой. Она и спрашивает:

— Почему тебя Павлом первым называют?

— Я и есть первый.

— А кто второй?

— Павлик Григорьев. Только его вторым не называют.

— Почему?

— Я протестовал, но ребята говорят: «Был царь Павел Первый, а второго не было». Так и остался я Павлом первым.

— Это потому, что ты непринципиальный…

— Я?!

— Папочка говорит, что свою точку зрения нужно уметь отстаивать…

Так в первый раз услышал я от Женьки слово «папочка». А потом, как я уже рассказывал, надоела она мне с ним хуже горькой редьки. Правда, мы с нею больше не ссоримся, и Вале не приходится нас мирить.

Целый месяц я терпеливо выслушивал бесконечные Женькины разговоры о папочке. Но когда она в третий или четвертый раз стала рассказывать о том, как ее папочка плавал по Дунаю, я не выдержал и сказал Женьке:

— И я плавал по Дунаю!

Сказал и сразу пожалел. Но слово не воробей, вылетит — не поймаешь.

Женька вмиг налетела на меня коршуном:

— Ты ездил?

— Я!

— Хвастун! Повтори при всех! Повтори!

— И повторю! — разозлился я.

— Вот смеху-то будет…

На перемене я взобрался на парту. Женька стояла рядом, посмеиваясь в кулачок.

— Ребята! — закричал я. — Скажите этой задавахе, что я плавал по Дунаю.

— Плавал! Об этом все знают, — подтвердил Петька Вихров.

— Точно-точно, он плавал, — подошла к Женьке Валя Макарова. — Во всяких странах побывал. Но сколько ни просили рассказать — отговаривается.

— Понятно, — процедила сквозь зубы Женька. Она уже не посмеивалась. — Значит, ездить ездил, а видеть ничего не видел.

— Уж как-нибудь побольше твоего папочки!

— Ха!

— А ты докажи! Докажи! — до этого, конечно, додумалась Валя Макарова.

— И докажу!

Теперь-то вы понимаете, почему мне приходится со всеми подробностями рассказывать эту историю. В пику Женьке Новиковой. Чтоб не задавалась!

История, которую приходится мне рассказывать, началась перед зимними каникулами. Точнее — вечером двадцать восьмого декабря. В нашей семье, наверное, все запомнили этот день. Мама еще сказала тогда, что он исторический. Мой папа сам вызвался пойти в школу на собрание!

Обычно на собрания ходит бабушка. Ей это очень нравится, даже больше, чем телевизор смотреть. Не реже двух раз в неделю она спрашивает меня, почему родителей так редко собирают. Бабушке скоро исполнится семьдесят лет, но она обязательно выступает на каждом собрании. Я как-то подслушал. Здорово! Разнесла учителей в пух и в прах. «Перегружаете вы детей наших, — говорит. — Шутка ли, мой Павлик просидел вчера за уроками шесть часов».

Признаюсь, тут мне стало стыдно. Бабушка переживает, а я все шесть часов «Баскервильскую собаку» читал. А уроки перед школой у Петьки Вихрова списал. Да неудачно. Петька сделал по русскому две ошибки. Глупые-преглупые. Ну и я тоже. Спешил. Не заметил. Нина Алексеевна сразу догадалась, кто у кого списал. Опять эта педагогика! Петька получил четверку, а я — двойку. И так мне стало обидно, что поделился своим горем с Валей Макаровой.

— Несправедливо! Несправедливо! — заверещала она.

Было обидно, стало противно. Я — раз! — и сказал ей, что все очень справедливо, так как задание списано.

— Списывать нельзя! — мгновенно перестроилась Валя; реакция у нее как у хорошего боксера.

…Бабушкины походы на собрания меня вполне устраивают. Забыл сказать, что я у нее единственный внук и что она очень ценит меня за это. Мне иногда кажется, что никто не умеет любить, как бабушка. Главное, она никогда не читает длинных нотаций. Скажет: хорошо или плохо — и все. И, честное слово, до меня такое сразу доходит. Плохо — значит плохо, хорошо — значит хорошо. Ведь голова на плечах, а не кочан капусты. Когда же мне начинают разъяснять и без того яснее ясного, от злости лопнуть готов. Полное затемнение наступает. И слова вырываются одно глупее другого.

Нет, бабуля моя не такая. Конечно, говоря мамиными словами, она портит ей сына. У нас как-то из-за этого даже общесемейный спор был. Мама запретила мне идти на соревнования. А я в волейбольной команде чуть ли не главный забивальщик. Отец взял сторону мамы. И сидеть бы мне дома, если б не бабушка.

— Павлик не может подвести товарищей, — сказала она.

— Вы лучше в дневник к нему загляните, — посоветовала мама.

— Пусть уроки учит! — повысил голос отец.

— Дневник я его наизусть знаю, — отрезала бабуля. — Только не может он подводить друзей…

И что вы думаете? Настояла на своем. Я потом слышал, как отец сказал маме:

— Молодец у нас бабушка!

С собрания она всегда приходит взволнованной. Усадит меня рядом, обнимет и скажет: «Плохо, Павлик. Так мы с тобой далеко не уедем». Потом сидим и молчим. По-моему, это самое лучшее воспитание. До самого сердца доходит. И хотя Нина Алексеевна уверена, что на меня повлияла ее педагогика, меняюсь я только благодаря бабушке.

И вот в школу собрался отец. У меня аж под ложечкой засосало. Противно-препротивно. Это потому, что представил себе, сколько неприятных слов скажет он по возвращении. Ладно бы в другой раз. А именно на это собрание ему никак не стоило ходить. Не хочется рассказывать, но раз начал — придется.

В классе произошло такое, что даже Нина Алексеевна не нашла слов для его определения. Так она сама нам сказала. И еще написала записки всем родителям, чтобы они непременно пришли на собрание. Петька Вихров сострил тогда, что «Верховный суд собирается». Язык у него не хуже бритвы, но иногда совсем без костей болтается. Он как-то признался мне, что очень недоволен своим характером. Слова у него всегда как-то вперед мыслей забегают. Раньше скажет, потом думает. Я посоветовал ему научиться ходить на руках. Тогда наоборот получаться будет.