Владимир Киселев - Любовь и картошка

— А я так понимаю, Анатолий Яковлевич,— кокетливо польстила генералу Алла Кондратьевна,— что стоит вам только захотеть...

Алла Кондратьевна хорошо знала, что «дуги гнут с терпеньем и не вдруг», что если сразу она не получила положительного и окончательного ответа на свою просьбу, то нужно отступить, а потом снова попробовать.

— Сережа! — укоризненно сказала она.— Ну разве так месят? Добавь воды в таз. Давай я тебе помогу.

Она опустилась на корточки рядом с Сережей и принялась энергично разминать глину.

— Из Боричева яра глина? — спросил Сережа.

— Из Боричева, — подтвердила Алла Кондратьевна.— Все мне возить приходится. Даже глину.

Сережа вздохнул. Не было больше в живых деда Якова, старого, тихого и доброго гончара из села Бульбы.

Сережа уверял, что крынки и кувшины деда Якова славятся в трех республиках — на Украине, в России и Белоруссии. И не очень преувеличивал. Крынки и особенно кувшины деда Якова охотно покупали в округе, а село Бульбы находилось как раз на самом краю Украины — где и Россия рядом и до Белоруссии рукой подать.

Славились так кувшины гончара из Бульб деда Якова потому, что считалось, будто вода в них летом становится холоднее, будто есть у деда Якова свой секрет, только не хочет он его никому открыть, хоть городские мастерские большие деньги ему предлагали.

Мать Наташи Анна Васильевна сказала об этом: «Предрассудок». И Виктор Матвеевич вместе с Сережей и Наташей поставили самый настоящий научный эксперимент. Они взяли фарфоровый кувшин и глиняный деда Якова, в оба налили воды из ведра и измерили температуру воды. Термометр показал восемнадцать градусов в обоих кувшинах. Потом они измеряли температуру через каждый час. Через четыре часа в фарфоровом кувшине температура поднялась на два градуса, а в кувшине деда Якова понизилась до тринадцати градусов — на пять делений.

Виктор Матвеевич торжествовал. Он гордился удивительным умением старого гончара.

Дед Яков, невысокий добрый и молчаливый старичок с опущенными книзу седыми усами и бритым подбородком, был в селе Бульбы единственным человеком, который держал собственную лошадь. Старую понурую Сивку редкой каурой масти — светло-рыжей, с рыжей гривой и хвостом, но вдоль хребта — ремень. Там полосой шерсть темно-каштановая, почти черная. Может быть, такой и была лошадь из сказки «Сивка-бурка, вещая каурка». Сивку дед Яков запрягал в короткую телегу с коробом, сколоченным из тонких досок, садился боком и, помахивая кнутом, отправлялся к Боричеву яру, километров за двадцать от села Бульбы, за нужной ему оранжевой глиной. Назад возвращался пешком, понукая Сивку. Сережа, Олег и другие школьники иногда отправлялись с дедом Яковом в глубокий Боричев яр, помогали накопать глину, а потом играли «в войну». У себя на усадьбе дед Яков складывал глину в кучу, поливал водой, а сверху покрывал соломой, чтоб, как он говорил, глина согрелась и устоялась. А через две недели протирал эту глину через сито.

Ивот уже сидит дед Яков у гончарного круга, подгоняет его ногой. Смочит руки водой, схватит кус глины, швырнет его в центр круга. Охватит ком ладонями, и он словно растет над кругом, поднимается вверх, и на глазах появляется глек, раздуваются бока, вытягивается шея. Одним точным прицельным движением отсечет дед глек от круга, осторожно возьмет его мокрыми руками и поставит на доску. Горн для обжига был обложен со всех сторон битыми черепками. Гудит в горне пламя. А прогорит горн, и достанет дед Яков красные макитры и глеки для молока, а для воды — кувшины с узким горлом. И будут звонкими они и веселыми. Совсем не похожими на своего создателя, молчаливого и одинокого.

Бобылем жил дед Яков с тех пор, как семья его погибла в войну. Но когда заболел и попал в больницу, оказалось, что все село у него — родственники. И из окрестных сел приезжали. Приносили и жареное и пареное. А он и раньше немного ел, а теперь и вовсе есть не мог.

Прошлой осенью, почувствовав близкий конец, позвал он к себе Сережу и Олега.

— Нет у меня сына,— сказал он,— чтоб передать ему рукомесло мое. И гончаров в селе не осталось. Железные кастрюли люди покупают, в казенных кувшинах воду держат. А души в них мало. Вам, ребятишки, скажу, почему в кувшинах моих вода холодеет. Может, оно вам в жизни еще и сгодится. Только попусту секрета моего не разбалтывайте. Кульбабу знаете?

— Знаем,— ответил Сережа. Кульбабой называли одуванчик.

— Летучки с нее нужно в глину замесить. Из расчета по две полных жмени на кувшин. В горне они сгорят, и тонюсенькие дырочки останутся, тоньше волоса. Через них вода понемножку просачивается и, значит, выпаривается. От этого она и холодеет в кувшине.

И Сережа, и Олег пока никому не открыли секрета старого гончара деда Якова.

— Ну как, ничья? — предложил генерал Кузнецов Матвею Петровичу.

Сережа, слегка вытянув вперед измазанные глиной руки, подошел к шахматистам и оценивающе оглядел доску. Нет, дед Матвей не сумел выиграть. Но он и не проиграл. И хоть не вышло так, как загадал Сережа, а все равно он почувствовал какое-то странное облегчение.

— Соглашайтесь, дед Матвей,— посоветовала Наташа.

— Это при моей лишней пешке, Наташка? — Дед Матвей потянулся рукой к белому королю, чтоб сделать еще ход, но тут же раздумал. — Ну чтоб вам, товарищ генерал, не обидно было, считайте — ничья.— Он сложил шахматы в коробку, взял коробку под мышку и подошел поближе к Алле Кондратьевне.— Кондратьевна! Я вот чего спросить хотел... Ты давно Ефременко знаешь?

— Давно. Учились вместе. И Гриша с нами кончал. Финансово-экономический.— Алла Кондратьевна поправила на кофточке голубой эмалевый ромбик вузовского значка. — А что?

— Переучет он там какой-то затеял. У Щербатихи.

— Ну вот,— сказала Алла Кондратьевна так, словно ожидала этого.— Это ведь вы посадили малограмотную бабу на колхозный магазин. А я вас предупреждала. Теперь будут неприятности.

— Посадил, посадил,— начал ворчливо оправдываться Матвей Петрович.— Дети у нее мал мала меньше. Мужик на Север по оргнабору подался, денег не шлет. Женщина она тихая...

— Щербатиха тихая? — перебила его Алла Кондратьевна.— Одного мужа в могилу свела. Другой сбежал. И правильно сделал — она старше его на десять лет. Теперь он денег не шлет, так Щербатиха за казенные принялась? Я вам говорила: в магазине человек должен сидеть, как стеклышко.

Матвей Петрович виновато потянулся рукой к затылку.

— Да все они поначалу, как стеклышки...

— Что с ней будет, дед Матвей? — напряженно спросил Сережа.— Так не годится.

— И я говорю: не годится,— подхватил Матвей Петрович.— Вот когда б Кондратьевна перемолвилась с этим, с Ефременко...

— Ничего из этого не выйдет,— решительно отказалась Алла Кондратьевна.— Ефременко такой, что с ним не очень перемолвишься. Он, когда начнет копать... Он еще в институте, пока кроссворд до последней клеточки не решит, с места не стронется. Хорошо, если в бумагах Щербатиха запуталась. А если что серьезное?..