Кира Михайловская - Неутомимый Морошкин

— А если дерево сажать наоборот?

Женщина засмеялась:

— Если тебя перевернуть вверх ногами, ты сможешь ходить?

— Нет, — сказал Морошкин. — Значит, это у них ноги были?

Весёлый лай раздался за спиной Морошкина. Он оглянулся и увидел собаку, которая бежала к нему, и Настю, еле поспевающую за собакой.

— Ого! — крикнул Морошкин и от удовольствия подпрыгнул на месте.

Собака добежала до Морошкина, встала на задние лапы и, свесив красный арбузный язык, счастливая и улыбающаяся, уставилась Морошкину в глаза. Морошкин обнял собаку и с удовольствием вдохнул её запах.

— Хорошая, — сказал Морошкин собаке.

«И ты тоже хороший», — говорили собакины глаза.

— Вот, — сказала Настя, — даже шапочку потеряла, так бежала. — Она отряхнула шапочку, натянула её на голову и сказала: — У меня новая шапочка, Морошкин. Нравится?

Но Морошкин даже не слышал, что говорит Настя.

— Идём, — сказал он собаке, и все трое двинулись к парку.

Первый, кого они увидели по дороге, был высокий чёрный дог. Он горделиво шёл рядом со своей хозяйкой — маленькой девочкой, такой же, как Настя. Спина дога так лоснилась, что в неё можно было смотреться, как в зеркало, а в боках отражалась вся улица со всеми троллейбусами и магазинами. На голове у дога, как пирамидки из чёрного сахара, искрились уши. На шее висело блестящее ожерелье. Хотя девочка была маленькой, у неё был важный, независимый вид.

Собака Морошкина, увидев дога, заулыбалась и всем своим видом показала, что была бы не прочь познакомиться, но дог величественно прошествовал мимо, не замечая её.

Из-за поворота вышел большой белый пудель. На хвосте у него мохнатая кисточка, а грива — как у льва. Глаза пуделя так и бегали по сторонам, но лакированный нос был неподвижен, важен и неприступен. Сразу было видно, что это не совсем обычная собака. К тому же на шее у пуделя тоже висело ожерелье из золотых и серебряных монет. Увидев монеты, Морошкин сообразил, что это, наверное, и есть те самые медали. «Раз обе собаки с медалями идут в одном направлении, — подумал Морошкин, — значит, это неспроста. Значит, надо следовать за ними».

Белый пудель, заметив собаку Морошкина, скосил глаза, и его напружиненный нос заметно обмяк и приобрёл собачью подвижность.

— Джекки! — строго сказал ему хозяин и погрозил пальцем.

Джекки посмотрел на хозяина невинно и преданно и больше на собаку Морошкина не смотрел.

Всю дорогу к чёрному догу и белому пуделю присоединялись разные собаки. Причёсанные, вымытые, аккуратно подстриженные, они все шли чинно и ровно, не убыстряя и не замедляя шага, и ни одна из них не посмотрела на собаку Морошкина.

А собака Морошкина становилась как будто меньше ростом и зарастала шерстью на глазах. Когда они подошли к воротам парка, она была такой лохматой, как будто её вязали на спицах из чёрной шерсти сто тысяч добрых бабушек. Вид у неё был виноватый. Уши покорно висели, хвост опустился и почти волочился по земле, оставляя на песке узкую дорожку.

— Куда мы идём? — спрашивала Настя то и дело, но Морошкин не отвечал. Он так устремился вперёд, что даже его собственные ноги не поспевали за ним и оставались немного позади.

И наконец, вот она — собачья выставка! Вот она, шумная, оживлённая, с длинным столом посередине, за которым сидят люди. Со множеством собак, которые стоят вокруг стола, не слишком близко, но и не слишком далеко, стоят, сидят или лежат в ожидании сигнала.

Вот она, выставка: где определяют лучших собак, где дают медали, откуда собачья жизнь может начаться совсем другая, счастливая и безоблачная. Вот где, наконец, поймут и оценят нашу собаку!

Но собака Морошкина жмётся на обочине, печально поглядывая по сторонам, и не торопится показывать свои «замечательные» свойства. Вот уже чёрный дог занял своё место на мягкой подстилке, а его маленькая хозяйка раскрыла складной стульчик и уселась рядом. Вот и пудель Джекки уселся на самом видном месте и поглядывает поверх своих замечательных медалей. Вот разместились терьеры разных мастей, боксёры, бульдоги, немецкие овчарки, шотландские овчарки, которых называют «колли», и белые великаны, которых называют «московские сторожевые». Представляете, какой парад собак! Как все они сверкают, блестят, лоснятся, как горделиво выпячивают грудь, как гордо смотрят! А наш пёс?

Он лёг на газоне, положил голову на вытянутые лапы и смотрит на всё это великолепие, как будто говорит: нет, ничего нам тут не светит!

Тогда Морошкин берёт пса под мышку и шагает вперёд. Он занимает место в ряду великолепных собак. Он стоит с собакой под мышкой, и комиссия, которая не замечала его, постепенно начинает обращать на него внимание. Пожилые женщины в седых буклях, похожих на сахарные трубочки, и важные мужчины — все начинают перешёптываться, кивать на собаку Морошкина и о чём-то осведомляться друг у друга.

«Что же будет, когда они узнают, на что она способна? — думает Морошкин. — Они все просто с ума сойдут». Ему даже жаль становится всех этих великолепных догов, пуделей и немецких овчарок. Он готов оставить им несколько медалей из тех, что сложены в коробке на столе, но только потому, что его небольшая собака не вынесет тяжести всех наград.

Наконец, звучит команда, и все собаки вместе со своими хозяевами сдвигаются с места. Они идут по кругу. И Морошкин тоже идёт по кругу. Он несёт свою собаку под мышкой. С одной стороны Морошкина торчит печальная мордочка собаки, с другой — свисает её хвост.

Остановка, и все двигаются в обратную сторону.

Ну что же это за выставка в конце концов! Морошкин устал ходить туда-сюда, поворачиваться, бегать, лазать по бревну и цепляться за какую-то старую тряпку, которую человек в ватнике пытается у него отнять. Когда, наконец, этот человек понимает, что отнять тряпку у Морошкина невозможно, он вытирает пот со лба и говорит:

— Очень хорошо, мальчик. Теперь научи всему этому свою собаку.

— А зачем моей собаке драться за тряпку? — спрашивает Морошкин.

— Видишь, что делают другие собаки? — спрашивает человек.

— Может, другим это нужно. А нам это не нужно.

— А что нужно вам? — спрашивает человек.