Наталия Лойко - Женька-Наоборот

Да, каникулам не обрадуешься… И вообще радости мало. Воем людям везет, Жене — наоборот. Сегодня одна толстуха в шляпе, высокой, точно цилиндр, оттерла Женю, когда он положил на прилавок книжки, и протянула два тома. На обоих: «Шаляпин». Она, богачка, франтиха, мигом получила квитанцию и огребла в кассе целую кучу денег.

Подумаешь, что особенного в каком-то «Шаляпине»? Как будто у родителей Жени нету точь-в-точь такого, в таких же суперобложках? (Если Женя правильно разобрался, суперобложка все равно что обертка, отпечатанная специально для данной книги.) Даже не приподнявшись на локте, Женя видит с полу черно-белые корешки обоих томов, стоящие на показ гостям в ряду лучших книг.

Кроме корешков, Жене в этих томах ничего не знакомо. Полная неизвестность. Кстати, хотелось бы знать, как в других семьях? Там тоже никому нельзя касаться ценных книг и подписных изданий? Тоже принято читать только библиотечные книги, чтобы своих не трепать?

Минуту-другую Женя колеблется. Затем встает, вытирает о штаны руки и достает с полки «Шаляпина».

На одной из суперобложек великий артист, знаменитый своим, шаляпинским, басом, изображен в роли Бориса Годунова. На другой — представлен портретом во весь рост. Портрет, как оказалось, работы Серова, того самого, что написал «Девочку с персиками». (Таня говорила, что про живописцев правильнее сказать «написал», а не «нарисовал».) Так вот… Эта девочка висит в школе на втором этаже среди других репродукций, подобранных «Клубом пытливых». Всякий раз, как Женя проходит мимо нее, она напоминает ему Таню Звонкову. Кажется, ничего общего: та черненькая, Таня беленькая. А взгляд похож…

Неизвестно, с чего Жене еще сильней захотелось попасть сегодня во двор, который ему уже немного знаком? Войти бы в ворота, податься немного влево и крикнуть со двора Тане: «Ну, как здоровье?» Она сторонница чистого воздуха, она, даже болея, не станет лежать в такую погоду с закрытым окном.

Эх, если бы и вправду удалось побывать у Рязанцевых! Но с чем? С пустыми руками Женя ни за что не пойдет…

Солнечные лучи скользят по навощенному паркету; с балкона доносится запах левкоев; чирикают воробьи. Один Женя не радуется теплому дню. Он стоит у шкафа, листает «Шаляпина» и взывает к своей смекалке: «Гром-камень! Гром-камень! Как же разбогатеть?»

Солнце уже садилось за крыши домов, когда Женя Перчихин вошел во двор, где Таня Звонкова привыкла гулять чуть не со дня рождения, а Алеша — с послевоенных лет. Вошел и остолбенел. Мог ли он ожидать, что бедненькая, расхворавшаяся Таня будет преспокойно посиживать на сквознячке и что-то шептать Рязанцеву, тому самому Алешке Рязанцеву, с которым эта притворщица до самой смерти не собиралась разговаривать?

Устроилась под деревянным грибом и радуется, запихивает какой-то дрянной Алешкин блокнот в его стиляжную куртку с «молниями» и болтает ногами, обутыми в валенки. Правда, валенки и пуховый платок все же говорят о простуде, но что означает улыбка, не сходящая с Таниного лица?

Заметив Женю, притворщица еще больше разулыбалась:

— Женька! — машет руками. — Скорее к нам! (Она, видите ли, просто мечтала его увидеть, страшно довольна, что он так кстати пришел.) Ну иди же! (Чуть не Женечкой назвала.)

Но он вовсе не собирался спешить. Потихоньку, вразвалочку подошел:

— В чем, собственно, дело?

Оказалось, ни в чем. Просто под мухомором, под этим облезлым царем поганок, без Жени до смерти скучно. Не только под мухомором, но и дома у Тани и даже в квартире Рязанцевых. Алешка давай уговаривать:

— Поднимешься, Женя, к нам? Дед будет очень рад. Как раз сегодня у нас, можно сказать, семейный праздник: утвердили его проект. Знаешь, сколько бананов принес — полный портфель!

Дома Женю давно не баловали ни яблоками, ни бананами, но это не значит, что человек, выставивший его из своей квартиры, может использовать эту роскошь вместо приманки. Женя гордо промолчал, сел. Не туда сел, куда ему указали, — подумаешь, подвинулись, чтобы высвободить местечко между собой, — а поодаль. Расположился на барьерчике, огораживающем кучу песка. Посвистел в свое удовольствие, как ни в чем не бывало развязал носовой платок, хранивший деньги, добытые чуть ли не кровью, и протянул их Рязанцеву.

Таня замахала руками:

— И не думай! Неси обратно домой. Это же я виновата, мы с Ларкой…

Алеше тоже почему-то хотелось, чтобы главным виновником считали его.

— Все, — говорит, — началось с меня.

И давай уверять наперебой с Таней, будто у них уже столько собрано вскладчину денег, что хватит на миллион кистей.

— Не надо, Женя, не надо! Мы с тебя ни за что не возьмем.

Женя окончательно разозлился. То есть как это с него не возьмут? Он железной рукой вытащил из кармана Алешкиной куртки блокнот с ерундовой фразой, нацарапанной наверху: «Человек за бортом», — и вложил между листками свою долю.

— Нет уж, не выдумывайте! — Он шутовски поклонился. — Извините, но я не хуже других.

И осекся. Конечно, хуже. Только об этом пока не знает ни один человек.

Никто не подозревает о страшной тайне, связанной с книжным шкафом, с верхней полкой, с двумя глянцевитыми черно-белыми корешками. Никому не известно, что за этими корешками, на которых отпечатано слово «Шаляпин», стоят сочинения Жюля Верна, вырядившиеся в чужие суперобложки.

— Ну, я пошел, — хмуро говорит Женя и продолжает сидеть на барьерчике.

Кто бы знал, до чего ему неохота возвращаться домой! Он безжалостно теребит платок, который только что был хранителем денег, а Таня с Алешей обмениваются понимающими взглядами: «Да, не сладко ему…»

Они правы: Жене не сладко. Ему тошно, солоно, горько. Проклятый шкаф так и маячит перед глазами, важный, лоснящийся, отражающий солнце полированными боками. И еще Женя помнит, как он единым махом скатился с лестницы, боясь повстречать родителей, прижимая к громко стучавшему сердцу две книги, упрятанные в газету; как его толкали в троллейбусе, норовя продрать локтями эту газетину; как щеголь-милиционер, стоявший на углу вблизи остановки, подозрительно покосился на Женину ношу.

Еле передвигая ноги, Женя вошел в букинистический магазин. Не в тот несговорчивый магазин, куда его занесло первый раз, а в другой, где не было ехидного старикана. Молоденькая приемщица или оценщица — Женя в этом не разбирается — удивилась, что такие новые книги оказались без суперобложек, но квитанцию выписала. Товар как-никак был в безукоризненном состоянии. Никаких отпечатков пальцев.

Алеша с Таней опять переглядываются: почему Женя вдруг уставился на свои тощие руки? Удивлен, что они такие чумазые? Лицо растерянное, похоже, будто он стоит у доски и не может доказать теорему. А Женя в эту невеселую для себя минуту силится вспомнить, как называется метод, позволяющий по отпечаткам пальцев установить личность преступника. Как его… диктоскопия или, кажется, дактилоскопия?