Герхард Хольц-Баумерт - Злоключения озорника

Прошёл, должно быть, час. Вдруг Бруно так и застыл с поднятой ракеткой в руке.

— Циттербаке, горит! — крикнул он.

Я хотел выругаться, но и сам почуял запах гари. Мы побежали на кухню. А там всё трещало и шипело, и из котла валил чёрный дым. Килограмма два макарон выползло из котла на плиту, точно белые черви. А в котле трещало.

Мы поскорее вывалили макароны из котла на большое блюдо. Но половина их прилипла ко дну котла. Эти макароны были чёрные-чёрные. Можно было подумать, что мы варили уголь.

— Может, и тех, что на блюде, хватит? — тихо сказал Бруно.

Их и правда было довольно много. Мы хорошенько выскребли котёл и поставили греть воду. Бруно попробовал несгоревшие макароны, но тут же выплюнул прямо мне на ботинок.

— Сырые ещё совсем! — сказал он.

Потом мы высыпали в котёл уцелевшие макароны и опять пошли играть в бадминтон.

Немного спустя Бруно сказал:

— Циттербаке, сходи погляди, кипит ли вода.

— А как я узнаю, кипит она или нет? Дома мы воду кипятим в чайнике, а он свистит, когда вода закипает. У котла нет свистка.

Но Бруно велел мне сунуть палец в воду, тогда, мол, я сразу узнаю. Я пошёл в кухню, опустил палец в котёл и тут же заорал как резаный. Выбежал, прыгаю на одной ножке и трясу красный палец.

Бруно говорит:

— Вот видишь, всё в порядке — кипит.

Но я от боли даже на траву сел и решил больше не играть в бадминтон.

Макароны варились ещё часа два и теперь уже не подгорали, но почему-то все расщепились.

— Неважно, — сказал Бруно. — Скажем, что это суп из макарон.

Мы вскрыли все банки и вывалили помидоры в наш макаронный суп.

— А теперь пробуй! — приказал Бруно.

Я взял большую ложку и снял пробу. А потом с полчаса молчал — я весь рот себе обжёг. Но всё-таки на вкус наш суп был какой-то чудной!

— Может быть, соли не хватает? — сказал Бруно.

Правильно! Соль всегда нужна. Мы опять стали думать и гадать. Я высчитал, что на двадцать шесть едоков достаточно будет четырёх пачек соли. Но Бруно подсчитал по-другому. У него получилось, что и трёх пачек хватит. Мы высыпали в котёл три килограмма соли и кипятили суп ещё полчаса.

— А теперь уж ты пробуй! — сказал я Бруно. — Я не могу больше пробовать.

Бруно глотнул да так и остался стоять с раскрытым ртом, будто ему камень на зуб попал.

— Воды! — заревел он. — Караул! Воды!

Выпив полбидона воды, он просипел:

— Кажется, мы чуточку переложили соли, а вообще-то…

Я уж и пробовать не стал. На моё счастье, я и так уже весь рот себе обжёг.

Ребят мы услышали ещё издали. Они хором кричали:

— Ка-ше-ва-ры! Ка-ше-вары! По-да-вайте нам обед!

В один миг они разобрали миски. Мы с Бруно стояли на раздаче.

— Ну, чем вы нас угостите? — спросил Гарри, натирая до блеска свою большую ложку.

Мне некогда было ему отвечать. Надо было унести подальше обуглившиеся макароны.

Бруно скромно сказал:

— Ух и вкуснятина! Макароны с помидорами!

Ребята от нетерпения стали стучать ложками по мискам. Бруно щедро разливал суп огромным половником.

Но одна девочка сказала:

— Что-то ваш суп на вид какой-то странный!

— Зато вкусный! — отрезал я.

Ребята не начинали есть, ожидая, когда вожатый скажет застольную присказку. Я сел поближе к дверям. Почему-то и Бруно сел поближе к дверям. Но вот Гарри произнёс присказку, и все разом зачерпнули по полной ложке.

Я тихо спросил Бруно:

— Ты чего не ешь?

— Живот что-то болит.

Я сказал:

— И у меня тоже. Лучше уж я сегодня ничего не буду есть.

Тут все начали плеваться и кашлять.

Луиза взвизгнула:

— Меня отравили!

Мы с Бруно — бежать! Кто-то из ребят выудил из супа помидор и угодил Бруно прямо в затылок. Так ему и надо! У меня всё ещё палец болел, а во рту горело как в печке.

И вот сейчас сидим мы с ним на берегу озера и удим рыбу.

А ребята тем временем сварили манную кашу и съели её с малиновым сиропом. С нами никто не разговаривает.

— Неважно! — говорит Бруно. — Сейчас наудим рыбки да поджарим. Нужна нам их манная каша!

— Опять хвастаешь! А рыбу-то жарят с костями или без?

Макароны с помидорами я теперь даже видеть не могу. В животе у меня рычит, будто посадили туда живого льва…

Папа иногда говорит:

— Альфонс, ты ужасный болтун. Ты выбалтываешь все свои тайны. А мы, настоящие Циттербаки, гораздо молчаливей. И вообще мы не такие… Должно быть, это у тебя от мамы.

Вот тебе и раз! Мама тоже обиделась. Она сказала, что и у них в семье нет болтунов, но что у неё никогда не бывает тайн от папы, да и вообще ей вся эта скрытность и молчаливость ни к чему.

Я про себя решил: обязательно докажу им, что умею молчать.

Так вот, не много прошло времени… Совсем недавно — в среду — я решил стать космонавтом-7, ну в крайнем случае — космонавтом-8.

Ещё до этого я собирался стать:

продавцом овощей,

клоуном,

шофёром такси,

водолазом,

велосипедистом-гонщиком,

генералом нашей народной армии

и даже бригадиром-забойщиком в шахте.

Но всё это меня ещё не очень устраивало. А кроме того, и дело было не к спеху.

Но в ту среду я прочёл книгу Юрия Гагарина и тут же твёрдо решил: буду космонавтом. Но я понимал, что об этом никому нельзя говорить — ни дома, ни в школе, да и пионерам тоже.

Папа-то наверняка не будет против. А вот мама! Мама обязательно скажет, что эта профессия чересчур трудная. «У тебя, — скажет, — Альфи, гланды не в порядке, тебе нельзя в космонавты!» А в классе и в отряде я не хотел ничего говорить, чтобы кто-нибудь из ребят не решил тоже стать космонавтом. А то устроят конкурс, набежит много народу, и мне дадут отставку. И Петер, и Эрвин, и Бруно — очень крепкие ребята. А Петер к тому же председатель совета отряда…

На другой же день я спросил его:

— Ты кем бы хотел стать?

— Техником по телевизорам, — ответил он.

И он очень удивился, когда я сразу высыпал ему в руку чуть не половину леденцов из своего пакетика.

— Правильно ты решил, — сказал я ему, — давай старайся!

Эрвин сказал, что хочет стать пограничником.

— Вот здорово! — говорю я ему. — Но только закаляйся как следует. А главное — тренируйся всё видеть в темноте, чтоб потом у тебя никто не пробрался через границу.

С Бруно дело оказалось сложней. И вообще могло плохо кончиться. Он хотел стать лётчиком-испытателем. Ещё чуть-чуть — и он вздумает стать космонавтом.

Поэтому я ему сказал:

— Лётчик-испытатель — это очень опасная профессия. Вдруг ты свалишься с высоты сорок тысяч пятьсот метров?

Бруно только пожал плечами:

— Подумаешь! Я же возьму с собой два парашюта!

— А если оба не раскроются, что тогда?

Бруно наморщил лоб. Тут-то я его и прижал.