Сильвана Гандольфи - Альдабра. Черепаха, которая любила Шекспира

— Я знаю, что ты любишь это делать. Элиза, мне хорошо и так. Я говорила тебе, что боюсь врачей. Они хотят, чтобы все было по-ихнему, талдычат нам, что хорошо, а что плохо. Будто знают, что для тебя хорошо, а на самом деле…

Она закончила раздраженным нечленораздельным хрипом.

Ничего не поделаешь, подумала я. Лучше оставить все как есть. Посоветоваться мне было не с кем: если бы я рассказала маме хотя бы тысячную долю бабушкиных чудачеств, она бы тут же уложила ее в психушку. А если посоветоваться с врачом… Допустим, я найду какого-нибудь. Например, дядя Франчески — педиатр. Но что я ему скажу? Знаете, доктор, моя бабушка превращается во что-то, мало похожее на человеческое существо… Во что именно, я еще толком не поняла. Она стала бронзового цвета, ходит на четырех лапах, ест сырую капусту, а однажды я видела, как она носом пьет воду из мисочки. Держу пари, что Франческин дядя вызвал бы скорую помощь для меня самой.

Пока я рядом, бабушка вне опасности, убеждала я себя. Но если бы она пожаловалась, если бы хоть раз почувствовала боль, пусть даже очень слабую, я бы тут же бросилась к кому-нибудь и все рассказала.

Только в последний день школьных каникул я поняла, во что превращается бабушка Эя. Я поняла это, когда, войдя в сарай, обнаружила, что она сняла простыню, с которой не расставалась с того дня, как отказалась от одежды.

Бабушка рисовала голышом, свернувшись, как обычно, на полу. Правда, слово «голышом» не совсем подходит к тому, что я увидела: нельзя же назвать «голой» огромную сухопутную черепаху. Ведь на самом деле в мире животных вряд ли найдется существо более «одетое», чем она.

Только в тот день, когда бабушка скинула простыню, я заметила панцирь, выросший на ее спине: самый настоящий панцирь с большими серыми пластинами. Я провела по нему рукой и почувствовала, какой он твердый. Теперь даже самые отчаянные фантазеры не решились бы назвать ногами огромные торчащие из-под панциря лапы. Это относилось и к рукам: запястий вообще не было, заканчивались они пятью недоразвитыми пальцами с впечатляющими ногтями. Что же до головы и морды… Сомнений не было: точно черепашьи. Никакого носа, черные сияющие глазки, вместо челюсти что-то среднее между клювом и ртом без губ, кожа покрыта морщинами. Только такая глупая девчонка, как я, могла не понять, к чему ведут все эти перемены.

Ростом бабушка была чуть меньше метра и как минимум метр десять в длину. Широкие пластины панциря имели форму пятиугольника с чуть выпуклой сердцевиной. Их разделяла тонкая белая, будто нарисованная, полоска. На животе пластины были уже и слегка закручивались наружу в том месте, откуда высовывалась шея, а со стороны хвоста, наоборот, стыдливо опускались вниз. Толстые лапы тоже покрывали пятиугольные чешуйки. А голова на длинной шее теперь могла втягиваться и полностью исчезать под панцирем. Только живот мне разглядеть не удалось: ведь теперь бабушка не могла подняться на ноги даже с моей помощью.

Мне хотелось узнать поподробнее, в кого превратилась бабушка. Хотелось знать, существуют ли в природе другие подобные особи. Дома у меня стоял ноутбук, подаренный мамой на мое десятилетие. В школе нас научили пользоваться Интернетом. Я подключилась и набрала в поисковике «черепаха». Битый час я лазила по сайтам и в конце концов нашла два вида черепах, на которых более или менее походила бабушка: слоновая галапагосская черепаха и очень похожая гигантская черепаха с атолла Альдабра.

Альдабра! Не это ли слово бормотала бабушка? Она сказала что-то вроде «Аль-да-бра», а я подумала, что это какое-то заклинание. Может, так оно и было. Может, оно превратило ее в черепаху… Нет, размышляла я. Превращение началось раньше, гораздо раньше.

Я набрала «Альдабра» и нашла посвященный ей сайт.

Там была фотография, вид сверху. Я кликнула на нее, чтобы увеличить. Это были островки атолла Альдабра, которые смыкались вокруг лагуны овальным кольцом.

На другой фотографии я узнала бабушкины грибы. Это были коралловые рифы, которые поднимались из морских глубин как ржавые шпили.

Потом я начала читать. Атолл Альдабра является частью Сейшельских островов. Это древнейший атолл Индийского океана, самый большой в мире атолл вулканического происхождения. Я прочла, что он стал надежным убежищем для альдабрских черепах, вида, находящегося на грани вымирания. Исполинская черепаха (Geochelone gigantea). Так называется это доисторическое существо, которое ползало по планете еще до всяких динозавров.

Тогда я ввела в строке поиска «Geochelone gigantea» и нашла кучу материала на английском. Я взяла словарь и принялась терпеливо переводить. Эти черепахи обладают длинной втягивающейся шеей и конечностями — тоже втягивающимися — в форме расширяющихся у основания слоновьих лап. Я продолжала читать с нарастающим волнением. Самцы могут весить до трехсот килограммов, самки чуть легче. Существуют особи, достигающие возраста двухсот лет. Они травоядные, поэтому им не нужно быстро двигаться в погоне за пищей. Кроме того, у зрелых особей нет естественных врагов, значит, им не от кого спасаться бегством. Могут даже питаться падалью, не брезгуя порой сородичами.

У меня аж дух захватило: все сходится! Бабушка, черт знает почему, превратилась в Geochelone gigantea. Не знаю, надолго ли это, но подозреваю, что навсегда.

Я вышла из Интернета и закрыла ноутбук, пусть исследование и не было исчерпывающим. Хватит с меня — голова и так идет кругом. Нужно все обдумать. Как это могло произойти? И почему? Может быть, нужно как следует допросить саму бабушку? Но возможно ли это, она ведь еле выговаривает слова. Впрочем, ничего другого мне не оставалось. Пойти и спросить: «Бабушка, почему ты превратилась в исполинскую черепаху?»

Черепаха была в огороде. Не замечая меня, она увлеченно ела капусту, выдергивая ее зубами прямо из земли и даже не помогая себе лапами. Прожевав кусочек, она моментально его проглатывала. Видно было, как капуста спускается по горлу вниз.

Я подошла ближе и весело поздоровалась, будто это вполне естественно — видеть, как собственная бабушка пасется на капустной грядке.

Она обернулась, вытянув ко мне шею. Крепкие лапы выпрямились, и тяжелый панцирь начал плавно приподниматься. Вытянувшись во весь рост, она медленно направилась ко мне, зажмурилась и что-то сказала.

С ужасом я обнаружила, что теперь в ее речи нет ничего человеческого: я не понимала, что она говорит.

— Что ты сказала? — переспросила я, шагнув к ней.

— Ух-то-арфе, — прошамкала бабушка, все еще стоя на четвереньках.

Я подошла совсем близко, пытаясь скрыть замешательство. Погладила ее по шее. Дряблая кожа — ни теплая, ни холодная. Но ее дыхание по-прежнему пахло плюмерией, и это меня успокоило.