Альберт Лиханов - Мальчик, которому не больно

— И нас еще съедают! — это произнес Папа. Без всякого, при этом, выражения.

— Как это? — спросил я наивно.

— Ну как? — ответил он. — Там, под землей! Мы же все там окажемся.

Что-то я раньше на такие темы не рассуждал. Спросил:

— И я?

Папа закашлялся, а Бабушка выпрямилась с полной ладошкой розовых червячков и воскликнула:

— Только человеку, как они живут, жить всё-таки не стоит!

Тут они оба замолчали. Что делал Папа у меня за спиной, я не видел. А Бабушка по-прежнему наклонилась в своем поношенном пальто к асфальту. Сказала совершенно неожиданно:

— Во всяком случае, я им не дамся.

— Как это? — удивился теперь Папа из-за моей спины.

— А вот так, — ответила она, распрямляясь и весело глядя на него. — Завещаю тебе меня сжечь.

Я тоже хотел спросить: «Как это?», но Папа меня опередил:

— Тогда и меня! — воскликнул он.

— Ну и договорились! — слегка сердито сказала Бабушка. — Завёл, называется, разговор!

Теперь всё-таки настала моя очередь.

— С кем это вы оба договорились? — спросил я. — И о чём? С червячками, что ли?

— С ними как раз не договорились, — буркнула философская Бабушка. — Друг с другом, наверное. А может, с тобой.

И весело посмотрела на меня, рукой махнула: мол, поезжай.

И я поехал по асфальтовой дорожке между берёз и невысоких фонарей, где горели неяркие лампочки.

Я очень хорошо запомнил это время: конец апреля.

Тепло. Над землёй лёгкий, такой кисейный туман. А сквозь него на нас смотрит тонкий-тонкий, будто только выкованный серебряный месяц.

Он смотрит на нас ласково, нежно — ведь все мы для него, наверное, маленькие несмышленые существа, не знающие ничего самого важного — люди старые и малые, червячки, вылезшие было принять душ из дождика, который взял и перестал, птицы, поющие на разные голоса.

Мы гуляли допоздна по асфальтовой дорожке. Пока месяц станет резким и ясным на фоне тёмно-синего неба, а птицы вдруг все разом возьмут и замолкнут.

Бабушка шептала нам с Папой:

— Подойдите. Послушайте.

Мы стояли, затаив дыхание. Дожидались волшебного мгновения. Когда вдруг и враз умолкли все птицы.

Настала тишина.

Потом вернулась Мама.

Она очень странно приехала из заграничного отпуска. Позвонила Папе по мобильнику. И он вышел из дома в сад, чтобы никто не слышал его ответов. Или вопросов?

Оказалось, что Мама уже в городе. Ночует в нашей квартире, потому что ей очень некогда. Обещала приехать, как только освободится.

Эти ее слова передал мне Папа. Он присел на краешек моей кровати. И выглядел очень расстроенным. Каким-то разбитым. Потом и вовсе повесил голову.

— Не горюй, — сказал я ему. — Вдруг и правда, что-то такое у неё срочное. Она же всё-таки — ого-го!

Я хотел его рассмешить. Но он только грустно повторил:

— Ого-го!

Мама приехала через два дня, с порога стала громко смеяться и рассказывать, что сдавала какой-то отчёт. Почти экзамен.

Ко мне вошла с ворохом подарков — несколько пакетов сразу протягивала перед собой. Но я протянул руки не к ним, а к ней, чтобы обнять. Она почему-то не поняла. Она всё пакеты мне протягивала.

Потом мы стали разговаривать. Вчетвером. Но это просто так говорится, потому что Папа и Бабушка молчали, а я слушал. Говорила только Мама.

Она рассказывала про море, и Бабушка вздыхала, а я знал, о чём: вот бы туда нашего Мальчика. Она ведь без Мамы не раз повторяла эту фразу.

Мама рассказывала про кипарисы — такие высокие стройные деревья, про рестораны и кого и как она там повстречала.

Получалось так, что она везде была одна, ну я и спросил:

— Почему же ты не взяла Папу?

Но он не дал ей ответить:

— Что значит — «не взяла»? — возмущенно сказал он, не глядя на меня, а значит, и не мне отвечал. — Я же не чемодан. Не зонтик, например. И кто бы остался с тобой? — наконец взглянул на меня.

— Ну и его взяла бы! — пробурчала Бабушка.

— Ну ладно вам, ладно меня пилить! — воскликнула Мама каким-то уравновешенным, хотя и громким голосом: — Мы и так тут все засиделись. Считайте, я проложила дорожку! Узнала! Теперь поедем все.

— Когда? — спросил я, наверное, от имени всех.

— Как только ты поправишься! — воскликнула Мама. — А то ведь может наступить осложнение.

После этих слов я постарался натянуть на себя одеяло. Спрятаться. Как от тех, похожих друг на друга, братьев-разбойников.

Думаете, мне захотелось всплакнуть? Совершенно нет. Наверное, я уже привык, что все время утыкался в эту мягкую стенку.

Ну что ж, ещё раз!

Только вот слушать, что дальше станет рассказывать Мама, мне не хотелось. И она это поняла.

Заторопилась, сказала, что ночевать на даче не сможет, у неё неотложная встреча с партнёрами в известном клубе. И ей ещё надо переодеться. А будутна встрече те-то и такие-то.

Но я знал, что Папа и Бабушка её уже не слышат. Стоят там, в прихожей, как два манекена — это такие куклы, на которых надевают взрослую одежду в магазинах.

Стоят и стоят. Улыбаются и улыбаются. Всё на них есть. Ничего в них нет. Но в Бабушке, а особенно в Папе — было!

Мама перестала приезжать. Но раз в три дня присылала машиной посылки с едой. Их раскладывала Бабушка. Готовила завтраки и ужины, варила обед.

Всякий раз Мама посылала что-нибудь мне. Например, шоколадку в красивой обёртке с бумажкой, на которой написано: Мальчику. Не маминой рукой.

Или книжку. Или машинку. Или какую-нибудь куклу, точно их у меня мало.

Бабушка шлёпала ко мне, приклеив к своему лицу улыбку, желая порадовать, но, увидев меня, всю неправду с себя сбрасывала.

Я не хмурился, не злился, не плакал. Я просто просил Бабушку отложить посылку в сторону.

Сначала-то она что-то говорила. Предлагала, настаивала, уговаривала. Клала мамин подарок на кровать. Я к ним не прикасался. И тогда Бабушка стала складывать их на стул. Постепенно выросла гора. Пришлось ставить под стул.

Когда Бабушка выходила, я брал увеличительное стекло, этот иллюминатор в жизнь Чока, и смотрел-смотрел на него. Как он всё сидит-сидит. Терпит-терпит. А на тенетах его тихо лежат две — огромные для него — туши: мухи и комара. Но он к ним не прикасается.

Как я к Маминым посылкам.

Чоку чего-то другого хочется. Он не еды ждёт. И не того, что я.

Однажды я смотрел-глядел, и вдруг что-то большое и непонятное хлопнуло в паучковую сеть. Я вгляделся. Это была капелька. Воды, что ли?

Я отстранил круглое стеклянное колесо, потрогал щёку и понял, это из меня выкатилась слезинка. И упала прямо к Чоку.

Я поразился! Он вдруг побежал к ней, посидел мгновение перед чистым светлым шариком. И вдруг начал пить!

Пить мою слезинку!

Я откинулся, бросил на одеяло чудесную линзу в золотом ободке с белой ручкой и тихо заплакал, свернувшись калачиком.