Мария Киселёва - Верните маму

— Не такая уж льдышка, — прищурила глаза Люся. — Она мимозу-то в портфеле унесла!

Так начиналась эта весна, шестнадцатая для девчонок и мальчишек восьмого класса.

Лавров четвертый день не был в школе.

— Что с Димой? Заболел? — спросила Инна Макаровна.

— Наверно, заболел.

— Надо его навестить, — сказала учительница всем, но само собой разумелось, что это прежде всего относилось к Зойке. Вера, как староста, ответила:

— Дмитриева навестит.

Зойка по дороге к Димкиному дому вспомнила, как она первый раз вместе с Верой пришла к нему, когда он болел корью. Димка тогда очень смутился, чудак, натянул одеяло до подбородка и растерянно моргал, наверное, думал, что сказать. А что тут думать, когда для начала всегда есть готовые слова: «Здравствуйте, садитесь!», или: «Наконец-то пришли…», или мало ли что… А он только пробормотал: «Вот корь. Я не болел… в детстве». Зойка засмеялась. Это теперь она засмеялась, а тогда вполне серьезно сказала, что она болела в детстве. Теперь Зойка знает, почему он так смутился. Не из-за кори вовсе. Если бы пришла только Вера или Вера с Люсей, или кто угодно еще… все было бы просто. Он сказал бы обычное: «Хорошо, что пришли».

Зойка опять тихонько засмеялась, в груди у нее разлилось какое-то приятное тепло и легкое, нежное волнение. Сейчас она войдет и спросит, чем он еще не болел в детстве?

Звонок у Лавровых не работал. Наверное, Димка опять его разбирал. Зойка стала стучать сначала потихоньку, потом сильнее. Никто не открывал. Родители, конечно, на работе. Димка, наверно, спит. Сама она, Зойка, например, всегда много спит, когда болеет. Она решила погулять с полчаса и вернуться.

Бульвар, который тянулся на много кварталов, был светло-зеленым от молодых листьев. Неделю назад их совсем не было. Тепло наступило внезапно, и сразу все ожило, распустилось. Это было так неожиданно и приятно после долгой снежной зимы, и особенно после затяжной, какой-то хилой весны. Шильца молодой травы на газонах выглядывали с таким любопытством из-под черной земли, что Зойке хотелось погладить их, как маленького глупого котенка.

Она свернула на боковую аллею, ту самую, по которой шла однажды в тот зимний день, когда болел Димка корью, когда висела фотография на стене, когда оказалось, что только у нее одной нет мамы, и что Димка все это выдумал. А теперь вот все хорошо, все очень хорошо. Зойка увидела на больших часах на перекрестке, что уже много времени, и повернула обратно.

Дверь опять никто не открыл. Это уже странно. Зойка позвонила к соседям, где жила любопытная старушка. Она обычно выглядывала на каждый звонок к Лавровым, как будто это звонили в ее собственную квартиру. А сегодня и ее не было, Зойка это только теперь заметила, и это тоже ей показалось тревожным. Дверь открыла девочка лет шести.

— А что, Лавровых нет никого дома? — спросила Зойка.

— Шурика увезла бабушка, — кивнула девочка. — В Загорск.

— Зачем? Он же учится, — сказала Зойка, чувствуя, что это есть начало чего-то большого, недоброго, что случилось у Лавровых.

— После телеграммы. Когда дядя Федя умер, — сказала девочка.

— Как… дядя Федя? — прошептала Зойка. — Какая телеграмма?

— Из… экспедиции, где умер.

Девочка стояла в открытых дверях и тянула себя за ленту в косичке, когда отвечала, а потом поднимала глаза на Зойку, открывала рот и забывала про ленту.

— Что ты говоришь? — сказала Зойка уже так, что услышала свой голос. — Позови бабушку или кто там у вас…

— Бабушка еще не пришла.

Зойке стало зябко, она запахнула пальто.

— Нет, да не может быть. А Дима?

— Дима уехал хоронить дядю Федю.

— Дима?? А почему же не мама?

— А тетя Надя в больнице. — Девочка дернула опять за ленту и выдернула ее из косы. — После телеграммы.

Зойка почувствовала слабость в ногах и прислонилась к двери.

— …Она должна ребеночка сродить.

— Что-о? Ну знаешь… Где твоя бабушка?

— А бабушка, оказывается, ушла в больницу к тете Наде. Девочке, видно, надоело разговаривать, и она, оставив Зойку у порога, стала играть с малюсеньким щенком, которого вынула из обувной коробки.

Зойка поглядела на запертую дверь Лавровых, на мертвый, немой звонок, оглянулась на девчонку. «Может, она… — зачем-то подумала Зойка, — не совсем нормальная. Наплела тут, дурочка». Ах, как бы это было хорошо, вот приоткрылась бы эта дверь, и Димка в майке и трусах, а может быть, обернутый байковым одеялом, высунул бы голову и сказал:

«И поболеть не дадут». Или что-нибудь еще. Но этого уже не может быть. Девчонка вовсе не дурочка.

На лестнице встретилась бабушка и сразу начала говорить без передышки, без остановки, что она два раза в день ходит к Наде, носит клюквенный морс, потому что «она а рот ничего не берет, а только пьет и пьет». Зойка слушала, онемев, опять про телеграмму и про Димку, который тут же вылетел на самолете, и про Надю, которая «не доходила до своего сроку и от потрясения родила девочку, несчастную сиротиночку, в которой и шести фунтов нету, и что лучше бы ее господь прибрал и руки бы Наде развязал, но нет, разве теперь доктора допустят, выходят в вате, на грелках, а у нее-то, то есть у самой Нади, и молоко пропало… Вот какая беда стряслась нежданно-негаданно, вот чего он наделал, покойный Федор Петрович…»

Зойка шла длинным бульваром и не видела ни свежих листьев, ни молодой травы на газонах. Просто это была длинная-длинная дорога. Весь этот кошмар: Федор Петрович — покойный, девочка-сиротиночка… просто не укладывался в голове. Зойка шла быстрее и быстрее, почти бежала, чтобы рассказать… Кому? Вере? Классной руководительнице или маме? Нет, мама испугается. Бабушке.

Бабушка так и ахнула, потом заплакала и очень жалела Димкину мать. Жалела и отца, но как-то с упреком, что такой молодой, здоровый, а оставил их одних. Зойку очень удивило, что бабушка говорит почти так же, как старушка соседка, вроде Федор Петрович это сделал по доброй воле.

— Не по доброй воле, — вздохнула бабушка, — да его теперь уж не вернешь, а им жить надо. Одной с троими…

Оказалось, что Димка теперь в семье за старшего, за хозяина, а какой он хозяин, когда ему пятнадцатый не дошел. Зойка как-то не подумала, не успела подумать, что Димка теперь за хозяина. Что это значит, не совсем представлялось, но, конечно, будет много хлопот, особенно, наверно, с этой маленькой девочкой. Что, это очень мало — шесть фунтов?

Бабушка только махнула рукой и показала столовую ложку. Зойка была поражена.

— Ну, не совсем уж такая, а все равно нечего в руки взять.

Зойка долго не могла уснуть. За окном давно затихли ночные шорохи машин. Один раз в ее жизни была такая же ночь: перед воскресеньем, когда впервые должна была она поехать с отцом в больницу к маме. Было очень тревожно и радостно, и страшно. Какая она, мама? Не просто какая, то есть симпатичная ли, добрая, хорошая, но еще и, самое главное, здорова ли? Совсем ли здорова, так что можно взять ее домой, чтобы была, наконец, мама, как у всех. Ах, это такое счастье, когда мама ходит по комнате, позвякивает чем-то на кухне… Неужели все это теперь будет? Было страшно, но была радость: будет, будет, будет… Бабушка тогда встала и дала Зойке каких-то капель. А теперь… квартира Лавровых пустая, Димка за тысячи километров. Что он делает сейчас? А что он должен там делать? Он вернется один. Какие слова скажет маме? Самые первые слова…