Мария Киселёва - Верните маму

После уроков Лавров быстро ушел, и Зойка так и не сумела с ним поговорить. Потом стало ясно, что он ее избегал, да и вообще ни к кому не стремился, только с Женей Абрамовым стал даже как будто ближе. Один раз на перемене Инна Макаровна взяла его под руку и о чем-то заговорила, некоторые ребята на них смотрели с любопытством, и Димка, нахмурив лоб, высвободил свой локоть. О чем они беседовали в учительской, никто не знал, но, конечно, Инна Макаровна ничего плохого ему сказать не могла, только Димка после этого стал еще угрюмей.

Зойкина мама очень за него переживала и повторяла: «Ах, какой он гордый. Гордые страдают сильнее. Позови его, Зоенька, к нам».

Сегодня Зойка решила это сделать. Надо с ним выйти, и все. На четвертом уроке была контрольная по геометрии. Трудная, по новому материалу. У Зойки решалось плохо, она не могла сосредоточиться. Димка писал и писал. Неужели он решит, он пропустил почти всю эту тему? Иногда он почесывал ручкой висок, думал и опять писал. Люся, которая сидела за ним и решала тот же вариант, долго вертелась, оглядывалась назад на Аникеева и, наконец, должно быть, не без его помощи, справилась. Тогда она написала быстро еще один листок и подсунула его Димке. Чтобы не ущемить его самолюбия, на уголке пометила: для проверки. Лавров, не глядя, положил листок под свой, а когда раздался звонок, скомкал и бросил в парту. Свой положил в портфель.

— Девочки, — шептала на перемене Люся. — Он и не решал совсем. Я глянула через плечо. Это было… заявление насчет пенсии детям Лаврова Ф. П.

На последнем уроке Димки не было.

Собрание Лютикова созвала срочное. На повестке дня стоял единственный вопрос — успеваемость.

— С чем мы подошли к концу учебного года, к нашим первым экзаменам? — спрашивала Геля. — Нас волнует это не только сейчас. Мы готовились к этому весь год. Мы не плохо поработали над отстающими, что бы там ни говорили. — Она сделала паузу. — И двойки у нас теперь стали редким явлением.

Кто-то хмыкнул.

— …И тем более неприятно, буквально как ложка дегтя в бочку меда, недавние двойки Лаврова.

Димка вздрогнул и кинул на Гелю недоуменный, тяжелый взгляд. Зойку как будто толкнули в грудь.

— Геля! — прошептала сердито Белова. — Кто тебя просил?

Поднялся ропот.

— Товарищи, товарищи! — кричала Лютикова и хлопала возмущенно ладонью по столу. — Я же еще ничего не сказала! Я хочу сказать, что Дима вовсе не тот двоечник в обычном понимании, тихо, тихо! Что у него большое горе, да спокойно же!.. И мы ему поможем!

Грохнула парта. Димка дернул портфель и вышел. На минуту все замерли.

— Лавров, вернись! — опомнилась Лютикова.

— Куда вернись? — медленно и зло спросил Женя Абрамов. — Зачем? Чтобы ты могла высказывать свои идиотские определения? Лепить ярлыки? Буквоедка… безмозглая.

Лютикова оторопела. По лицу ее пошли красные пятна:

— Ты в уме? Как ты смеешь?

Поднялся шум, многие вскочили с мест. Зойка как будто онемела. Она не слышала уже, что кричала Вера, отстранив Лютикову от стола. Она видела только, как Димка вздрогнул, как недоумение и боль расширили его глаза. Но вот оцепенение прошло, Зойка услышала удары своего сердца, ей стало душно, она вскочила:

— Подожди, Вера. Дай я спрошу своего комсорга. Почему ты, Геля, никому не сказав, самолично устроила это… истязание? Ты действуешь от имени коллектива, а коллектив возмущен твоим…

— Самосудом, — закончил Абрамов.

Шум усилился. Вера хлопала в ладоши, призывала к порядку.

— О каких двойках ты здесь говорила? — спрашивала Зойка, наклонившись через парту. — У Лаврова одна двойка по геометрии.

— И по физике, — добавила Лютикова. — Он не ответил. Борис Михайлович хотел поставить ему двойку, но раздумал.

— Раздумал. Так что же она есть?

— Если честно считать, по-комсомольски, то есть. Борис Михайлович хотел…

— Если человек хотел сделать подвиг, да не сделал, он герой?

— А ты хотела красавицей стать, — сказал Аникеев, — да что-то не видно.

— Это оскорбление! — выкрикнула Лютикова и зарыдала. От неожиданности все смолкли.

— Что, больно? — сказал негромко в этой тишине Женя Абрамов. — Так-то.

Рыдания Лютиковой разрядили напряженность, класс затих, и Вера закончила собрание под всхлипывание комсорга. Лютикова признала, что она не должна была, не согласовав с классом, выносить вопрос на обсуждение, а этот вопрос тем более обсуждению и не подлежал. Она вытерла слезы и объявила свое намерение извиниться перед Лавровым. Нянечка дважды заглядывала в класс, на этот раз она вошла с ведром и щеткой и со словами: «Будет шуметь-то, ступайте домой» — начала вытирать парты.

Когда оскорбление наносится публично, извиняться с глазу на глаз не положено, поэтому Геля в коридоре попросила Зойку и Веру пойти с ней к Лаврову. Сначала это отклонили, пусть Димка успокоится, лучше подождать до завтра.

— А вдруг он завтра в школу не придет? — сказала в раздумье Вера.

— Очень может быть, — отчеканивая слова, подтвердила Люся. — Я думаю, каждому захочется обойти за три версты такой класс.

Инна Макаровна быстро шла по коридору, лицо у нее было растерянное. Должно быть, она кого-то уже встретила. Геля Лютикова сама стала ей все рассказывать.

— Ах, Геля, — произнесла учительница, не скрывая досады. — Уж не в первый ты раз. Не пойму только, от горячности это у тебя или…

— От недостатка ума, — подсказал кто-то.

— Нет, я хотела сказать: или от душевной слепоты.

Лютикова заплакала сильнее и отошла к окну.

— Вот здесь, — сказала Зойка на площадке. Постучали. Послышались шаги.

— Что еще? — спросил Димка глухо. Глаза его были злые.

— Дима, — начала Лютикова, видя, что приглашать их не собираются. — Я в присутствии свидетелей хочу извиниться.

— Та-ак.

— Я была неправа, но и ты, Дима, не понял…

Ноздри у Димки дрогнули.

— Мы же хотели как лучше, помочь тебе…

— Мне не нужна ваша казенная чуткость! — крикнул Димка прямо Геле в лицо и захлопнул дверь.

— Дима! Дима, открой! Дверь отворилась.

— Пошли вон! Свидетели! Судьи! Противно вас видеть!

Девочки ошеломленно переглянулись. На площадке стало тихо-тихо.

— Пойдемте, — сказал шепотом Вера.

Внизу, в парадном, встретилась старушка соседка, узнала Зойку и остановилась:

— Ну, что сказал?

— Не пустил.

Старушка утвердительно кивнула головой:

— Не в себе парнишка. Все сердце разрывается. Матери-то хуже стало.

— Как? — внутри у Зойки похолодело. — Надежде Павловне?

— Сперва-то она ничего не ела, ну это от удара, это обошлось бы. Как ни тоскуй, а время подойдет, поесть захочешь, — старушка вздохнула. — А теперь у нее температура.

В парадное вошел мужчина.

— Ну как? — спросил у старушки.