Мария Киселёва - Верните маму

Соседка толкнула Зойку в бок, и Зойка вынула тетрадки. Пример, который проверяли, у многих не вышел, и его стали разбирать. У Зойки все было правильно, но она не могла объяснить, и учительница даже спросила, сама ли она решала его.

Потом прошел второй урок и третий, и Зойка вспомнила, что никого еще не приглашала. Писать записок уже не хотелось. После уроков она сказала нескольким девочкам. Димке Лаврову не сказала и другим мальчишкам тоже.

Зойка пришла домой и не показала виду, какое у нее несчастье. Разве об этом скажешь? Об этом надо молчать. А все-таки как другим девочкам просто живется. Ведь ни одной из них не довелось узнать, что она некрасивая, да еще в день рождения, да еще от Димки Лаврова.

Зойка прошла к зеркалу и стала на себя глядеть. Лицо круглое. Это хорошо? Нет? Неизвестно. Глаза голубые. Это хорошо. Веснушек нет. Хорошо. Ресницы светлые. Это, конечно, плохо. Что еще? Зойка открыла рот. А-а, зубы. Зубы крупные и плотные. Наверно, плохо. Вот первые были мелкие, и все врозь. Было лучше. Вот и все. Зойка вяло поела и села готовить уроки.

— Да что ты, Зоенька? — удивилась бабушка. — Завтра воскресенье, успеешь. Сегодня — твой день.

— Ничего, — ответила Зойка. — Время есть.

Тогда Анна Даниловна вынесла сверток и проговорила каким-то таинственным голосом:

— А погляди-ка, чего я тебе приготовила.

Зойка неохотно развернула.

— Вельветовое платье! Ой, бабушка! Кораллового цвета! — и запрыгала. — Я надену сейчас, ладно? До гостей, ладно?

Зойка опять стоит перед зеркалом, в новом платье, улыбающаяся, румяная. Разве это некрасиво? Обида улетучилась. Все внутри пело. Коралловое платье, коралловое платье! Зойка — красивая, Димка — дурак! На вороте три пуговки, красиво, красиво!

А бабушка, скрестив руки, смотрела на Зойку и улыбалась и почему-то вытирала глаза:

— Вот выросла какая.

Приходили девочки и сразу говорили: «Ой!» — и гладили руками платье. Торопливо поздравляли, совали книги и коробки конфет и опять разглядывали платье. Зойка была счастливой. Потом пришел папа и вручил фотоаппарат. Все были рады, потому что Зойка обещала всех фотографировать. А когда уже сидели за столом и пили виноградный сок за здоровье новорожденной, папа вынес хлопушку в виде ракеты. Когда она хлопнула, под потолок взвились белые комочки и вдруг, распушившись, стали опускаться маленькими парашютиками. На каждом спустилась картонная матрешка с белыми косами. «На Зойку похожи! — кричали девочки. — Это Зойка!» Их было двенадцать — по числу лет. Зойке давно не было так весело. Все было хорошо, она смеялась, прыгала, как будто не старше она стала в этот день, а моложе. Николай Максимыч тоже был доволен. Он посмотрел на бабушку так, как будто сказал: «Вот видишь!»

Зойка проснулась на другое утро и сразу подумала: «У меня что-то радостное? А-а, день рождения. Двенадцать лет, это хорошо. И платье…» Зойке хотелось удержать вчерашнее приятное настроение, но почему-то не получалось. Радости не было. День рождения уже не казался праздником. Ну и что ж, что двенадцать лет. Всем давно двенадцать лет. Каждому когда-нибудь приходит двенадцать лет и уходит. А то, что сказал Димка Лавров, остается.

Скоро прибежала Вера по пути из зоомагазина.

— Ты знаешь, — сказала она, — мотыль только крупный. Приходится резать его на части. Фу, я боюсь. А еще, знаешь, какого меченосца продавали! Ой, красивый! Ну, не как твой, конечно. Мне на него целый год деньги собирать надо.

— Зачем собирать? — сказала Зойка. — Возьми моего.

Вера не поверила.

— Ты что? Этого?

Зойка была довольна впечатлением, которое произвела.

— Этого, конечно. У меня один.

Вера сначала протестовала. Как можно отдавать такого редкого самчика, такого дорогого? Потом она сдалась и сказала:

— Какая ты добрая, Зойка. Очень.

Зойке было приятно услышать это и очень хотелось оставаться доброй, но она переборола себя и объяснила:

— Я не добрая. Просто он мне не нужен.

Вера посмотрела на Зойку и пожала плечами. А потом поняла. Ну кто же поверит, что такой меченосец кому-то не нужен? Он каждому нужен. А говорит это Зойка для того, чтобы Вера не отказывалась, а взяла. А раз Зойка так говорит, то это значит, что она не просто добрая, но и еще лучше, только Вера не знает, как это назвать.

Зойка на этот раз спорить не стала, не нашла в себе силы. Но сама-то она знала, что ей действительно стал не интересен ее меченосец, которого Вера унесла в баночке, на груди под полой. Не нужен он ей теперь, после того что сказал Димка Лавров.

На большой перемене, толкаясь в очереди в буфете, Лавров повернулся к Зойке:

— Да, поздравляю тебя, между прочим.

Зойка как будто не поняла и сделала удивленное лицо.

— Ну, с днем рождения.

— Кто тебе сказал?

— Сам вспомнил. Ты на месяц и четыре дня моложе меня.

— Спасибо, — сказала Зойка равнодушно и отошла к окну.

Димка купил бутерброд и тоже направился к окошку.

— А чего же ты по такому случаю себе вот тут не нашершавила? — он покрутил пальцами над челкой. — Как Люська.

— Зачем? — усмехнулась Зойка. — Я все равно некрасивая, — и храбро глянула на Димку. Он поднял брови. — Ты сам сказал.

— Я??

Зойка как могла спокойнее напомнила ему разговор. Лавров убедительно кивал головой, подтверждая, что все правильно, но только говорил он про Королеву, а Зойка тут ни при чем.

— Ну а я, значит, некрасивая, — настаивала она почти со злостью, и слезы были уже близко.

— Да почему? — Димка прожевал и добавил: — Нормальная.

Злая досада отхлынула. Переспросить было страшно. Спорить, конечно, не хотелось.

— Нормальная, как все, — подтвердил Димка и отошел.

Подбежала Люся, зашептала что-то быстро и тревожно.

— Да? — сказала Зойка и улыбнулась и, наверно, некстати, потому что подружка посмотрела с недоумением. «Нормальная, нормальная, — билось где-то внутри. — Нормальная, как все». Это сказал Димка Лавров.

Первое Зойкино девичье несчастье кончилось. Оно жило всего два дня.

В деревню приехали утром. Полтора километра от станции шли пешком. За небольшим станционным поселком начиналось поле. Все оно было белое-белое и такое тихое, ну просто немое. И в лесу было тихо. Очень. Только тут тишина совсем другая. Неспокойная тишина. Зойка сразу почувствовала это, даже сама не знала почему. Казалось, это тишина висела в лесу и висела совсем непрочно. И было как-то тревожно оттого, что она может сорваться и расколоться на острые куски, а может, не на куски, а упасть к ногам… паутиной.

А в поле — нет. В поле совсем по-другому. Если даже там крикнуть отрывисто, та тишина не нарушится, она плотная, тяжелая, с ней ничего не будет. Зойка сказала об этом отцу. Николай Максимыч улыбнулся.