Александр Власов - Бун-Тур

Бросились мы к окну. Оно маленькое — будто для кошек сделано. До него рукой дотянуться можно. Но заткнуть его нечем. В подвале пусто.

Первое, про что я подумал, — это ботинки. Вода разольется по полу, и будем мы танцевать в луже. Глупее не выдумаешь!

А Бун — тот самое главное уловил.

— Ты понял? — спрашивает.

— Понял! — говорю. — Ванночка нам предстоит прохладная для закалки организма.

Бун вздохнул прерывисто и произнес:

— Ванночка…

Он не договорил. Он этим словом, как ширмой, отгородил что-то от меня.

— Чего темнишь? — спрашиваю.

— Нет, — говорит. — Темнить нечего. Просто я в этом году еще ни разу не купался.

И опять не слова, а ширма. Что же он прячет за ней?.. И вдруг вспомнились мне и разлившиеся пруды у железной дороги, и фонтанчики из-под досок, и дождь. Море воды! И понял я Буна. Затопит наш подвал как дважды два! Затопит до самого окошка!

Я бы испугался, если б не рассердился. А рассердился я на Буна. Какой великодушный нашелся! Сам мучается, а меня щадит!

— Ладно! — говорю, будто и сам давно все понял. — Я не девчонка. И даже не княжна Тараканова!

— Нет, не Тараканова! — согласился Бун. — У нее кровать была высокая.

— Зато здесь крыс нет, а на картине их полно. И нас двое, а она одна тонула!

Так мы переговаривались, лишь бы болтать что-нибудь, лишь бы не думать о воде. Но как о ней не думать, если она ревет на весь подвал. Холодная, мерзкая, мокрая…

— Мне, — говорю, — с детства хотелось Ниагару увидеть, а теперь ни капельки не хочется. И в Петергоф на фонтаны я ни за что не поеду больше. Хоть бесплатно вези — не поеду!

Бун не поддержал этот культурно-просветительный разговор. Спросил серьезно:

— Ты жалеешь, Тур?

— Чего?

— Что затронул эту компаху?

— Ничуть! — отвечаю храбро. — Еще дед мне приказывал: в стороне не стоять!

— Значит, ничего не жалеешь?

— Жалею, что тебя сюда затащил.

— А еще?

— Еще поход жалко, если сорвется… Ну и двадцать пятое число жалко, если не состоится…

— А еще?

— Чего пристал? Все жалко! Всех жалко!

Бун помолчал. Потом сказал:

— Мне еще Катюшу жалко, если больше не увидимся… И деда твоего я тоже вспомнил. Жалко, что обидел его тогда. Помнишь, он про долг любил толковать, а мы на дыбки вставали. Что за долг? А ну-ка, проверим, долг ли это?

Вода уже до щиколоток дошла. Мне не до проверок было.

— К чему, — спрашиваю, — ты это вспомнил?

— К тому, — говорит, — что с этого все и начинается. Нету долга — есть свобода! Полная! Стопроцентная! Обезьяны пошли чай пить, а мы тонем. Да здравствует обезьянья свобода!

Слышу: голос у Буна на пределе. Сорваться может. Надо его подбодрить.

— Не ной! — кричу. — Нытик!.. То-онем! Карау-ул!.. Вода только ноги замочила. Ты что, ногами дышишь, что ли? Знаешь, что дед тебе бы сказал? Он бы тебе один закон снайперский выложил: если пуля уже летит в тебя, не смей умирать, пока не пошлешь встречную!

Бун успокоился немножко. Так мы друг друга и поддерживали по очереди. Хорошо, что и паниковали мы тоже не вместе, а по очереди: то он, то я.

Помню, я ослабел, когда вода до колен дошла. Там у меня на правой ноге родинка растет. Как только вода доползла до нее, так я и очумел от страха. Точно на кнопку нажали — волю выключили. В голове темно — никаких мыслей. Забегал я по подвалу, как в припадке. Стал воду вокруг расплескивать. Даже Буна не понимал, пока он не поймал меня за руку и не крикнул отчаянно:

— Перестань! А то я сам двадцать пятого против тебя голосовать буду!

— Врешь! — говорю. — Все ты врешь!

Говорю — и не могу узнать свой голос.

— Вру! — согласился Бун. — Это я нарочно… Держись, Тур!

Голова у меня пришла в норму.

— Держусь, Бун!.. Умирать нам рановато…

А вода все ревет. Как я тогда ненавидел эту воду! Так бы и улетел в пустыню, в самое сердце Сахары, чтоб ни единой капельки ни сверху, ни снизу! Поклялся, что и пить ее никогда не буду, даже газированную! Все краны в квартире пробками позатыкаю!

Когда вода до живота добралась, настала очередь Буна. Он скис… Бун не бегал, как я, не дергался. К стене прислонился, глаза закрыл и замкнулся, как покойник. Я его встряхнул за плечи и обругал залпом. Не помогло! Я еще раз. И про группу особого назначения напомнил. Высоко загнул!

— Тащи, — говорю, — Бун! Тащи груз за весь отряд! Тащи за всех, кто проморгал обезьянье царство!

И это не подействовало. Я сменил пластинку.

— Бунушка! — говорю ласково и убежденно. — Дурачок! Да не пропадем мы! Катюша всю школу на ноги поставила — нас повсюду ищут! Милиция поднята по боевой готовности! Комсомольские патрули весь район прочесывают! Мы ведь, считай, тоже уже комсомольцы! Ну, не прошли кое-какие формальности — это не важно! Все равно комсомольцы! Нас в обиду не дадут!

Красиво говорю! Так красиво, что самому не верится! Но не торопитесь! Я еще не закончил свою речь, а за дверью вдруг что-то заскрежетало! Бун глаза приоткрыл. Слышим — голос:

— Есть тут кто? Эй! Отзовись!

Мы закричали, а что — не помню. Помню только, как свет фонарика в глаза ударил. Какие-то незнакомые люди бросились в воду. По подвалу волны заходили.

Но теперь плевали мы на волны! Пусть хоть шторм десятибалльный, пусть хоть цунами — с нами люди! Живем, Бун!..

Речь-то моя красивая в самую точку попала!

Когда нас из подвала на улицу вывели, было уже темно. Весь район новостроек в светлячках-фонариках. Да! Была здесь и милиция! Да! Были и комсомольцы — школьные и даже заводские. Да! И наши были, из нашего пионерского отряда.

И Катюша была. Нас бы и без нее искать стали, но не раньше ночи. А Катюша в пять часов тревогу подняла. С четырех до пяти у кино стояла — ждала, а потом к Ваське Лобову домой пришла. Они Сеню Петровича разыскали и втроем раскачали весь наш район. Всех подключили: и Бориса Борисовича, и Васькиного отца, и толстого майора из милиции.

А Катюша всех подстегивала. Ей говорят: подождать надо, задержались где-нибудь, сами объявятся. А она свое твердит: они никогда не опаздывают, что-то с ними случилось отвр-ратительное…

Что еще рассказать вам? Про обезьян? Они, конечно, топить нас не собирались. Вода сама в подвал прорвалась. Борис Борисович установил это точно. Следствие он почти закончил, и ему наверняка в милицейской школе пятерка за практику обеспечена.

Эта история многих заставила говорить и думать о нас с Буном. Расхваливали за стойкость и выдержку. Расписывали ужасы, которые все-таки не сломили нас.

Говорят, что англичанка, услышав рассказ о наших приключениях, чуть в обморок не упала в учительской. Директор отпаивал ее водой.

Клавдия Корнеевна тоже волновалась по-настоящему. Сначала вроде и ничего, а когда домой вернулась, пришлось «неотложку» вызывать. Сердце. Она и сейчас еще болеет.