Николай Шундик - На Севере дальнем

— Как так? Почему нет Сони? — спросил Чочой.

Нина Ивановна поправила белый воротничок на рубашке Чочоя и спокойно сказала:

— Не волнуйся, Чочой. Соне немножко нездоровится, она сегодня в школу не придет. Садись на свое место.

«Не придет? Сегодня не придет?» — пронеслось в голове Чочоя. Это казалось ему таким невероятным, что он даже по­думал: а не пропустить ли и ему хотя бы один урок, чтобы за­глянуть к Соне и узнать, не слишком ли тяжело она заболе­ла? Но, увидев, что Нина Ивановна терпеливо ждет и не на­чинает урока, он покраснел и, опустив голову, побрел к своей парте.

На уроках Чочой был очень рассеян, и Нине Ивановне пришлось сделать ему замечание.

Едва закончился учебный день, Чочой выбежал на улицу и взобрался на высокий снежный сугроб, с которого хорошо был виден дом Сони.

Как раз было время года, когда уже наступала полярная ночь. Утренняя заря сходилась с вечерней, а солнце так и не показывалось. Было очень морозно. Даже слабый ветерок, словно наждаком, обдирал лицо.

Чочой знал, что ему пора идти обедать, но желание во что бы то ни стало увидеть Соню не давало ему покоя. Он все смотрел и смотрел на светящиеся желтым светом окна ее до­ма, словно надеясь увидеть на расстоянии нежное лицо девоч­ки, заглянуть ей в глаза. В их глубине так много было чудес­ного! То мелькнет светлячком озорная искорка, то вспыхнет голубым лучистым пламенем смех, то проглянет что-то серь­езное, сосредоточенное, пытливое...

Повернувшись в сторону ветра, Чочой посмотрел па холод­но мерцающую Полярную звезду, словно спрашивая у нее, не будет ли слишком неловко, если он зайдет к Соне. Но звезда, как и прежде, была холодна и бесстрастна. Показав ей язык, Чочой кубарем скатился по склону сугроба вниз, стряхнул с себя снег и, приняв решение, уверенно зашагал к дому Сони.

...Соня металась в жару. Пересохшие губы ее были ярко-пунцовыми. Мать Сони сидела у ее постели и плакала. Чуть подальше стояли две девочки — Кааля и Кэймына.

— У Сони, наверное, воспаление легких, — тихо сказала Кааля Чочою, повторяя чьи-то слова. — А отца ее нет: он уехал утром в поселок Коочмын. Все охотники выехали на свои охотничьи участки, в поселке нет ни одного мужчины-охотни­ка, и послать за доктором некого.

Глянув на закрытое, поблескивающее черным лаком пиа­нино, Чочой перевел взгляд на лицо Сони с приподнятым кверху, словно выточенным, нежным подбородком и, вдруг по­вернувшись, почти побежал к двери, решив немедленно пойти за отцом Сони.

Минут через десять, по-дорожному одетый в кухлянку и меховые штаны, Чочой на лыжах мчался в поселок Коочмын, до которого было не менее десяти километров.

В самом конце поселка Рэн, где стояла яранга Экэчо, Чо­чою попался Тавыль.

— Ты куда? — спросил изумленный Тавыль.

Чочой, опасаясь, что его остановят, не ответил. Обидчиво­му Тавылю сразу в голову пришло такое, от чего на душе у него стало очень скверно: «Ну да, конечно, Чочой не любит меня, потому что Вияль не любит моего отца, и Таграт не лю­бит тоже. Они наговорили ему такого, что он теперь со мной и разговаривать не хочет».

Когда Чочой скрылся за поворотом, Тавыль вошел в свою пустую ярангу, забрался в полог, поправил жирник и принял­ся читать книгу чукотских сказок, собранных Виктором Сер­геевичем. Тавыль очень любил эту книгу. Многие сказки он уже знал наизусть.

«Но все же, куда помчался Чочой? — спрашивал себя Та­выль. — Может, он просто вышел походить на лыжах, может, он уже вернулся?»

Желая проверить свое предположение, Тавыль вышел на улицу, хорошо осмотрел лыжню.

— Нет, назад он не вернулся! — с недоумением промолвил Тавыль. — Что же это такое?

Потушив в пологе жирник, Тавыль побежал к Кэукаю, чтобы узнать, куда, в конце концов, пошел Чочой и почему он был один. Кэукая он нашел около школы. Там был настоя­щий переполох. Оказывается, Чочоя уже искали по всему по­селку, и никто не знал, куда он скрылся. Тавыль быстро рас­сказал о своей встрече с Чочоем.

— Запрягайте собак! — приказал Виктор Сергеевич.

Вияль с группой женщин где-то раздобыла в поселке ста­рую нарту, собрала всех собак, которых по разным причинам охотники оставили дома.

— Хотя бы один мужчина-охотник приехал! — приговари­вала она, связывая на ходу порванные алыки.

Одетый по-чукотски, в меховую одежду, Виктор Сергеевич осмотрел нарту, по-своему перепряг собак. Петя с завистью смотрел на отца и думал: «Вот это настоящий полярник! А я что!.. Попрошу папу, чтобы он меня и Кэукая взял с собой».

Но не успел Петя заикнуться об этом, как Виктор Сергее­вич строго отрезал:

— И не думай! Если ты хоть немного полярник, то посмот­ри на небо. Видишь черные тучи на горизонте? Скоро будет пурга.

От этих слов Пете стало страшно за судьбу Чочоя. Он по­дошел к Кэукаю, невесело гладившему собак-передовиков, и почему-то тихо, словно боясь кого-то разбудить, сказал:

— Недоглядели мы за Чочоем... И Очера нет. Он быстро нашел бы своего хозяина.

— Очера Тынэт забрал в свою упряжку, — так же тихо ответил Кэукай.

А Чочой тем временем все скользил и скользил по накатан­ной дороге в сторону поселка Коочмын. «Надо спасти Соню, надо сказать ее отцу, что она больна», — подгонял он себя.

Порой у мальчика появлялась мысль, что он поступил пло­хо, ничего не сказав друзьям о своем решении.

— А не вернуться ли назад? — вслух спросил он себя и испугался собственного голоса, как-то одиноко прозвучавшего в ночной тишине.

«А что, если я заблужусь? — вдруг пришла в голову Чочоя еще одна тревожная мысль, но он тут же поспешил отогнать ее прочь. — Зачем заблужусь? Как так заблу­жусь? Я три раза ходил с Петей и Кэукаем по этой дороге. А разве мало я ходил за оленями мистера Кэмби? Ого! Я в таких местах бывал на Аляске, что волк и тот заблудиться мог бы».

Как ни ободрял себя Чочой, а на душе у него становилось все тревожнее. Он пугливо осматривался вокруг, и движения его становились все нерешительнее.

Из-за сопок выкатилась полная, светлая луна. Накатанная нартами дорога мерцала густо рассыпанными зеленоватыми искрами. Гулко потрескивал лед, покрывший тундровые озе­ра, лагуну. Визгливо поскрипывали лыжи, и жалобный звук этот подхлестывал Чочоя. Причудливое нагромождение ледя­ных торосов, залитых лунным светом, казалось, хранило в се­бе что-то таинственное и враждебное.

Чочой нет-нет да и поглядывал в море и порой вздраги­вал, принимая ледяную глыбу за притаившегося полярного медведя. Ничем не нарушаемая тишина угнетала мальчика. Ему казалось, что вот-вот тишину потрясет страшный рев го­лодного зверя.

А мороз все крепчал. Опушка малахая и брови Чочоя за­индевели. Навстречу мальчику дохнул легкий порыв ветра. Но Чочой повертел головой, не выдерживая яростного ожога, прижал голую руку к подбородку, будто уколотому тончайши­ми раскаленными иголками. Томимый недобрым предчувстви­ем, он несколько замедлил свой бег на лыжах. «А что, если пурга начнется?» — пришло ему на ум. И снова перед его глазами встало лицо Сони. И, точно назло ему, навстречу про­несся сильный порыв ветра. В лицо Чочою безжалостно уда­рил колючий снег. Снежная долина словно задышала, заколе­балась волнами бесконечных лент позёмки.