Евгениос Тривизас - Последний чёрный кот

День проходит, смеркается, рассветает, смеркается снова, а я всё заперт в стеклянной оранжерее. Ужасно хочется пить, и я пью воду из маленькой канавки, а чтобы заглушить голод, жую мясистые листья тропических растений. Почти все они горькие и противные, но некоторые вкусные и сочные, только вот я становлюсь от них сонливым. Хуже того — у меня начинаются видения. Я вижу, как бульдог Булька поёт мне серенады, играя на мандолине; как премьер-министр гонит прямо на меня свой лимузин; как три официанта-жонглера на представлении в цирке подбрасывают горящие шары из клубники фламбе; как мой любимый друг Куцый, Гроза Сковородок, поёт серенады Глории, причём у неё двенадцать хвостов. Я тону, я растворяюсь, я птицей парю в воздухе...

Так проходят дни. И когда садовник в очередной раз открывает дверь, я погружен в такое глубокое забытье, что не способен встать.

И всё-таки я вспоминаю о встрече, назначенной на угольном складе. Пропустить её я не имею права! Я решаю не есть эти листья, чтобы голова оставалась ясной. Голодание даётся мне нелегко, но я держусь. И когда садовник приходит в следующий раз, я готов бежать.

Я надеялся проскочить незаметно, но он меня замечает. От удивления горшок с цветком выскальзывает у него из рук и падает мне на хвост, ещё не отошедший после истории с официантом. Бо-о-ольно! Подскакиваю, вереща, вылетаю стрелой из оранжереи — и только меня и видели.

Убежав подальше от дома Гульельмо Делагопы, я спрятался в канаве, полной жухлых осенних листьев, и стал зализывать свой хвост, который болел нестерпимо. Я был обессилен и сам не заметил, как уснул — глубоким, но беспокойным сном.

Когда я проснулся, то понял, что мне позарез нужно немного ласки. Что скрывать, меня неодолимо тянуло к Глории. Вот уже столько дней из-за череды ужасных событий я пренебрегал моей кисонькой и не давал о себе знать. Она наверняка беспокоится, а может, и дуется. Небось устроит мне трепку.

Ноя ведь не виноват. Я всё ей объясню. Расскажу о своих злоключениях, о пережитых опасностях, о героическом спасении. Представляю, как потрясёт её рассказ о моих подвигах. А потом она исцелит меня нежностями.

Я посмотрел на небо: около полудня. Достаточно времени, чтобы навестить Глорию и потом успеть на угольный склад. И я направился к особняку, утопающему в зелени граната и олеандра.

День был прекрасный. Дети, смеясь, играли во дворах. Молочники развозили бутылки с молоком и оставляли их на пороге домов. Ничто, казалось, не предвещало трагических событий. И всё же предзнаменования можно было заметить повсюду. На перекрёстках бросались в глаза новенькие дорожные указатели:

Витрины газетных киосков пестрели угрожающими заголовками:

На каждом углу расклейщики, напевая себе под нос, лепили на стены домов плакаты и листовки малоутешительного содержания. На одном красном плакате чёрными буквами сообщалось:

А на другом, чуть пониже:

Забор напротив школы весь оклеен огромными плакатами:

Э-э, ну это уж слишком! Я забрался на забор, огляделся, не видит ли кто, и с наслаждением пустил по плакату жёлтую струю.

До дома моей красавицы я добрался без приключений и беспрепятственно пробрался в цветущий сад. Солнце сверкало в пруду с золотыми рыбками, капли росы блестели в листве. Булька, как обычно, спал мёртвым сном перед своей будкой, положив голову на передние лапы. В хорошем расположении духа я вскарабкался на наше гранатовое дерево и издал условное мяуканье. Тишина. Я мяукнул снова. Никакой реакции. Я ещё трижды мяукнул условно и дважды нервно. Безрезультатно. Глория не отвечала на мой любовный призыв. Я почуял недоброе.

Может, она оглохла? Известно же, что ангорские кошки немного глуховаты. И если что-то стрясётся, могут совсем лишиться слуха. Я промяукал ещё пару раз — отчаянно, протяжно и душераздирающе, рискуя разбудить Бульку, — и вот наконец в гуще олеандров показалась моя кисонька, прекрасная как всегда.

— Что это на тебя нашло? Отчего ты так мяукаешь? — спросила она меня тоном, который можно назвать как угодно, но только не ласковым.

— А как я мяукаю? — удивился я.

— Ужасно громко, назойливо... да просто неприлично! Ты не понимаешь, что навлекаешь на меня неприятности?

Глория явно была сегодня не в лучшем настроении.

— В каком смысле?

Она забралась на гранатовое дерево, но ласкаться, против обыкновения, не стала.

— Ты прекрасно понимаешь, в каком. Ну! И что ты здесь забыл? Говори.

Я ужасно расстроился. Впервые она говорила со мной так холодно. Будто бросала в меня кусочки льда.

— Радость моя, — попытался я умилостивить её, — может, до тебя дошли слухи о гонениях на чёрных кошек? Так со мной, как видишь, всё в порядке. Уверяю тебя, нет ни малейшей причины беспокоиться.

— Нет причины беспокоиться? — рассердилась Глория. — Ты думаешь, я могу быть спокойна?!

Это мне понравилось. Она обо мне беспокоится. Хороший знак. Беспокоятся о тех, кого любят.

— Послушай, не волнуйся! — принялся я её утешать. — Вот увидишь, я выкарабкаюсь. Ты меня плохо знаешь. Я ускользну от любой опасности!

— Я не за тебя волнуюсь, — отрезала она высокомерным тоном.

— А за кого же? За Бульку? Вдруг он увидит себя в зеркале и умрёт от ужаса?

Оставь свои шуточки, прошу тебя. Я волнуюсь за своё будущее.

— А кто ему угрожает?

— Ты что, действительно не понимаешь, что своим поведением подвергаешь меня опасности?

— Да какой такой опасности?!

— Не притворяйся, что ничего не знаешь! Разве ты не слышал? Тех, кто водит дружбу с чёрными кошками, обвиняют в связях с тёмными силами, их арестовывает специальная патрульная служба. А если кто-нибудь увидит нас вместе, что будет? Ты совсем обо мне не думаешь!