Николай Печерский - Восемьдесят восемь дорог

На ту пору у меня большие надежды. Утром шоферы из колхозов заняты в городе своими делами, а к вечеру, когда закрываются все конторы и магазины, разъезжаются по домам. Мимо чайханы никто не проскочит. Только сядут шоферы на палас, только возьмут из чашки горстку плова, а мы уже тут как тут:

— Возьмите, товарищ шофер. Ну что вам стоит!..

А пока волноваться нечего. Сиди, Карим, и жди. Так я и делал. Сидел на паласе и поглядывал на все, что творилось вокруг. Бежали куда-то по своим делам серые ишачки, вышагивали, не глядя под ноги, потертые, как старый диван, верблюды. Таджик в теплом халате нес на голове поднос с огромным ворохом теплых лепешек. Это к нам, в чайхану.

Я написал заметку и позвал ребят послушать первое сообщение с дороги. Заметка была маленькая. Она рассказывала, как начался поход, кто в нем участвует и какой мы наметили маршрут.

— Ну что, ребята, годится? — спросил я.

Все сказали «годится». Только один мальчишка, который первый заметил у меня уголек в глазу, остался недоволен.

— Надо про все писать, — сказал он. — Что случилось, про то и писать…

Все поняли намек. Понял это и Игнат. Лицо его побелело, а зеленоватые глаза стали сумрачными и неспокойными, как озера, по которым ударил холодный осенний дождь.

Первой за Игната вступилась Муслима. Она укоризненно посмотрела на мальчишку и сказала:

— Ты чего к Игнату цепляешься? Он и так переживает, а ты… Он мне сам все говорил. Правда, Игнат? Вот видишь! Он говорил: «Я сам скорее проеду. Одного и на машину возьмут, и на арбу посадят. И на лошадь вторым классом — то есть «сзади». Не Игнат заблуждался. А теперь он уже не заблуждается. Правда, Игнат? Скажи ему!

Выступили еще двое мальчишек. Потом я.

Я сказал, что картина ясная. Игнат хотел поскорее найти своего дядю. С этим надо считаться. Можно его на первый раз простить.

— Но ты это все учти, — сказал я. — Ты наш друг, но художеств мы не допустим. Порядок для всех один. Ты согласен со мной, Игнат, или нет?

Легко признают собственные ошибки лишь пустозвоны. А люди, которых занесло по ошибке не в ту сторону, переживают неудачу больно и трудно. Игнат наклонил голову. Мы поняли, что это крепче слова. Мы ему поверили и простили.

— Ну, хватит про это, — сказал я. — Теперь про дневники. Писать надо каждый день. Устал или нет, все равно — бери ручку и пиши. Теперь мы все юнкоры и все журналисты. Понятно, ребята?

Ответили мне хором. Все были согласны. Ребята полезли в рюкзаки за тетрадками. Заскрипели перья, загадочно зашелестели листки тетрадок. Не успокоился только низенький, рыжий, как подсолнух, мальчишка с длинной серьезной фамилией Алибекниязходжа-заде. Он был у нас в отряде самый маленький, самый задиристый и, кажется, самый трусливый. Алибекниязходжа-заде подсаживался то к одному, то к другому мальчишке и, опасливо поглядывая на Игната, говорил:

— Он думает, что он лучше всех, да? Он лопух, да? Как пойду, как дам ему по башке! Ты понял, да?

Я уже немного знал Алибекниязходжа-заде и поэтому радикальных мер не принимал. Башке Игната пока ничего серьезного не угрожало.

Ребята не успели изложить свои впечатления в дневниках. Только они расписались, появился почтальон с толстой дерматиновой сумкой на груди. Он остановился возле чайханы и помахал над головой телеграммой.

— А ну, кончай базар! Кто тут начальник похода Нечаев? Выходи!

Я бросил тетрадку и помчался к почтальону.

— Я Нечаев. Что случилось? Где телеграмма?

Почтальон недоверчиво посмотрел на меня и кратко, по-милицейски сказал:

— Документы!

Он долго изучал мое удостоверение. Склонив голову, как скворец, поглядывал краем глаза сначала на фотокарточку, потом на меня. Видимо, в его представлении начальник похода должен был выглядеть несколько иначе… Но все-таки почтальон убедился, что я — это я. Он отдал мне телеграмму, козырнул и смущенно сказал:

— До свиданья, товарищ Нечаев.

Дрожащими пальцами я развернул телеграмму и прочел:

«СРОЧНО СООБЩИТЕ СОСТОЯНИЕ ЗДОРОВЬЯ АЛИБЕКНИЯЗХОДЖА-ЗАДЕ ТЧК ВОЛНУЮСЬ ОТВЕТ ПЯТЬ СЛОВ ОПЛАЧЕН МАМА».

Тьфу, чтоб ты сгорел!

Я подозвал рыжего Подсолнуха, вручил ему телеграмму и строго сказал:

— Иди на почту и дай ответ.

— Мне самому писать, да? Что писать?

Я скользнул взглядом по лицам ребят, обступивших меня со всех сторон, и сказал:

— Напиши так: «Дорогая мама! Я чувствую себя отлично. У меня нет ни гриппа, ни коклюша, ни ангины. Не посылай мне больше телеграмм. Мои товарищи могут подумать, что я неженка и маменькин сынок. Ты знаешь, что это не так. Твой сын Алибекниязходжа-заде человек смелый, решительный и отчаянный. До свиданья. Жди меня и не волнуйся».

Алибекниязходжа-заде выслушал меня и очень серьезно спросил:

— Денег на такой ответ хватит, да?

— Если не хватит, сделаешь короче. Иди!

Подсолнух отправился на почту сочинять телеграмму, а я снова взялся за свою тетрадку. Но вдохновенье уже ушло. Я сидел на суфе и думал о том, что это только начало забот и руководить отрядом из девяти мальчишек и одной девчонки не так просто, как думал я вначале.

Мои размышления прервала Муслима. Она вместе с ребятами привела на веревочке какого-то вислоухого и тощего, как стиральная доска, пса.

— Александр Иванович, — сказала Муслима. — К нам пришла собака… Что с ней делать?

Ну вот, здрасьте. Только собак нам и не хватало!..

— Как это — пришла? — спросил я, раздумывая, что ответить Муслиме и как распорядиться этой злосчастной собакой. — Она что — сама пришла?

— Конечно, сама. Спросите, кого хотите…

— Гм… А почему она на веревочке?

Муслима выронила из рук конец собачьей веревки и сообщила:

— Видите, она все равно не уходит. Она же нас любит.

Собака действительно никуда не уходила. Она стояла возле Муслимы и преданно смотрела мне в глаза. Но не могла же она полюбить и меня? Она видела меня первый раз в жизни!

Муслима погладила собаку по голове и сказала:

— Александр Иванович, это очень хорошая собака. Мы за нее ручаемся. Давайте возьмем ее. Хоб? Мы вас все просим… Игнат тоже просит. Ты где, Игнат? Правда, ты тоже просишь?

Игнат стоял сзади всех. Он угрюмо кивнул головой. Это значило, что он тоже присоединяется к большинству и собаку сомнительной масти и породы надо брать с собой в поход.

Воля коллектива — закон. Я сказал, что собака принимается в отряд, на общих основаниях. Должность — сторож, питание — трехразовое, режим — походный. Устанавливается пятидневный испытательный срок. Если за это время собака никого не покусает, не сожрет общественных продуктов и будет вести себя культурно с точки зрения санитарии и гигиены, она останется в отряде. Если нет, я лично вышвырну ее вон.