Николай Печерский - Восемьдесят восемь дорог

— Вы не видели эту козу?

Мальчишки начали совещаться.

— Ну что, ребята, не видели козы?

Умар сделал категорический жест рукой и сказал:

— Лично я козы не видел.

Алдар набрал в легкие воздуха, уставился куда-то в одну точку и забасил:

— Лично я тоже…

Сардар надул щеки, важно повертел шеей и сказал:

— Я на эту противную козу и смотреть не хочу!

Я понял, что тут скрывается какая-то тайна. Умар, Алдар и Сардар не стали отпираться. Они рассказали все, что знали о козе и ее хозяине. Рассказывал Умар. Алдар и Сардар дополняли рассказ приятеля и вносили свои коррективы.

— У Азиза Кенджаева три козы и две коровы, — сказал Умар. — Но он никому капли молока не даст. На нашей улице живет Закиева-апа. Она работает уборщицей в потребсоюзе. У нее пять детей. Мужа у нее нет. Они живут плохо. Однажды у Закиевой заболела дочь Розия. Закиева взяла кумган — то есть кувшин, и пошла к козлятнику. Закиева-апа поставила кумган на стол и сказала:

— У меня больна дочь. Дай мне козьего молока. Оно помогает детям. Сейчас у меня денег нет. Но я получу и отдам тебе.

Азиз Кенджаев взял со стола кумган и отдал Закиевой-апе.

— На свете много пустых кумганов, — сказал он. — Я не могу все наполнить. Когда у тебя будут деньги, тогда приходи.

Умар сделал короткую передышку, строго посмотрел на меня и закончил:

— У нас в кишлаке все ненавидят Азиза Кенджаева. Он все только для себя. Когда с ним случится беда, люди ему тоже не помогут. Так ему и надо. Мне не жалко!

Я тоже не жалел Азиза Кенджаева, у которого пропала белая коза. Так ему и надо. Пускай знает! Я поблагодарил ребят за сообщение и крепко, по-мужски пожал их маленькие, загорелые дочерна руки.

Жаль расставаться с новыми друзьями, но дорога звала в путь. Я приказал собирать палатки. Мы решили выйти на другую сторону Конгурта и там подождать попутной машины. По этой дороге ходит автобус. Но он нам ни к чему. Во-первых, дорого, а во-вторых, с палатками туда не пустят. Поедем на грузовике. Сегодня доберемся до Советска, а потом двинем дальше, в Куляб.

Обязанности у нас уже были распределены: кому нести палатки, кому следить за дорогой и махать впереди красным флажком. Тылы прикрывал Алибекниязходжа-заде. Набор слов у него был краток. В тишине утра слышались энергичные реплики:

— А ну, вернись! Ты козел, да? Ка-ак дам по затылку!

На улицах Конгурта было тихо. На тротуарах виднелись полосатые следы метелок. На дверях магазинов висели замки. На столбах, ничего не освещая, горели электрические лампочки. Открылись только булочные и газетные киоски. Человеку раньше всего нужны хлеб и новости.

Я уже подходил к двум киоскам. Там нашей газеты не было. Третий киоск попался на выходе из Конгурта. Это даже был не киоск. Под чинарой стоял дощатый стол на скрещенных буквой «х» ногах. Там лежали открытки с полинявшими на солнце розами, карандаши, розовые хрупкие резинки и чернильницы-непроливайки. Справа громоздилась целая стопа нашей «Пионерки», а сверху кирпич — от ветра. Продавца вблизи не было. На столе стояла железная баночка с медяками.

Я положил копейку, которую нес наготове через весь Конгурт, и торопливо вытянул из-под кирпича газету. Журналист ищет перво-наперво свою заметку. Он чует ее нюхом, безошибочно угадывает то место, куда поставил ее ночью метранпаж. Сначала он читает свою заметку, потом все остальное. Читает десять, двадцать, сто раз, пока не вызубрит наизусть. И конечно — это самая лучшая заметка, шедевр, гвоздь номера! Иначе он не читал бы ее столько раз. Никогда!

Я сразу увидел свою заметку. Она была на первой полосе. Я прочел и ничего не понял. Так бывает с человеком, который до смерти хочет пить. Сгоряча он ничего не разберет, ни вкуса, ни прохлады, ни запаха. Я прочел заметку второй раз и только тогда сообразил — все на месте, все в порядке. В редакции не сократили, не прибавили, не общипали заметку, как цыпленка. Только заголовок изменили. У меня было: «Первые удачи и огорчения», а в редакции сделали: «Поход продолжается». Но это пустяки.

И вообще, дело совсем не в этом. Главное — поход продолжается. Мы живем и суетимся не зря. Мы найдем Сергея Лунева и его фронтового побратима Ашура Давлятова. Теперь у нас сто шансов из ста!

Я стоял посреди дороги, читал заметку и улыбался.

— Между прочим, Александр Иванович, нам тоже интересно, — сказал Олим. — Что там такое?

— Прости, Олим. Ребята, идите все сюда! Нашу заметку напечатали!

Я прочитал заметку. Она всем понравилась. Алибекниязходжа-заде вытянул вперед большой палец с черным ушибленным ногтем и сказал:

— Во, заметка! Поздравляю, рафик Нечаев!

Потом меня поздравляли остальные. Это был мой дебют. Я смущенно поглядывал на всех. Трудно все-таки быть счастливым!

— Ну, ребята, — сказал я. — Пошли!

Мы снова тронулись в путь. Мы торопились. На востоке, озарив горы белым слепящим светом, подымалось солнце.

Мостовая скоро окончилась. Потянулась земляная проселочная дорога. Вся она, как лепешка, была в острых ямках. Недалеко тут прошло стадо. В воздухе еще пахло теплом коровников и пресными запахами дорожной пыли.

Олим, который шел рядом со мной, вдруг остановился и указал перстом вперед.

— Между прочим, Александр Иванович, там идет наша знакомая.

Я посмотрел туда, куда указывал палец Олима. По дороге одиноко брела белая коза с бородой. Следом за ней тянулся, оставляя в пыли змеиные зигзаги, обрывок шерстяной веревки. Гранка тоже увидела козу. Она напружинилась, вытянула стрелой хвост, подалась корпусом чуть-чуть вперед и вдруг ринулась по дороге, взметая клубы густой рыжей пыли.

Все замерли. Что будет?! Но мир загадочен и непостижим. Кровопролития, которого мы боялись, не произошло. Гранка догнала козу и побежала рядом, помахивая хвостом. Видимо, еще раньше, без нас, они подружились и нашли общий язык…

Мы прибавили шагу и вскоре догнали животных. На ременном засаленном ошейнике козы болталась фанерная бирка. Я задержал козу и осмотрел эту дощечку. Крупными фиолетовыми буквами на ней было написано.

«Я ненавижу эксплуататора. Ухожу в пустыню. Прощайте! Коза».

Коза была со странностями. Мы это знали. Она сама привязывалась и сама отвязывалась. Это можно было как-то объяснить. Но сама написать такую записку она, пожалуй, не могла. Я посмотрел на ребят. Они спокойно выдержали взгляд. Только Олим чуть-чуть улыбнулся и опустил ресницы. Неужели он?

Коза, несмотря на наши уговоры, не желала возвращаться. У нее для этого были веские основания. Но вдаваться сейчас во все детали козьей психологии у меня не было желания. Я взял упрямицу за рога, развернул на сто восемьдесят градусов и стукнул хворостиной по костлявым бокам.