Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна

Дядька Никола шел молча, ничего уже не говорил, а только досадливо кряхтел.

— Да не расстраивайтесь, дядька, — сказал Хихиня. — Будь он неладен, этот Бридак! Идёмте лучше картошку есть!

— Какую картошку? — удивленно поднял брови дядька Никола.

— Вот увидите! Идёмте! — И Хихиня потянул его мимо хаты, мимо сада и огорода в заросший кустами и деревьями овраг.

Мы двинулись следом. Меж кустов в овраге была выкопана укромная пещерка. В ней дымилось догорающее кострище, на которым на рогатке-ветке висел щербатый казанок.

— Оппа! Да тут у тебя целое хозяйство! — всплеснул руками дядька Никола. — А картошка откуда?

— Да это я у Бридака в счет заработка занял, — улыбнулся Хихиня.

— Ой, берегись! Поймает тебя этот нелюдь — прибьёт. За одну картошку он и душу живую не пожалеет.

— Я проворный. Не поймает, — беззаботно отмахнулся Хихиня.

— Эх, бедолага, бедолага! — покачал головой дядька. — И я тебе помочь по-настоящему не могу. Сам же знаешь, что в батраках перебиваюсь, чтобы мои с голоду не опухли.

— Ешьте, дядя, она уже давно сварилась, уже и остыла. — Хихиня наколол на острие палки картошку и протянул ему.

— А ты?

— И я, — улыбнулся Хихиня и начал чистить картофелину. — Вот хорошо, что бог картошку сотворил. Хоть есть с кого и нам шкуру сдирать. А то всё с нас и с нас.

Дядька Никола улыбнулся улыбнулся горько, обнял мальчика, прижал к себе:

— Молодец! Не покоряйся несчастью. Не склоняйся перед судьбой. Не унывай. печалью судьбу не одолеешь.

— А я и не горюю. Во мне смех живет. Вот тут, около пупка. Хи-хи! — Хихиня поднял рубашку и шлепнул себя по животу. Дядька засмеялся:

— Только не потеряй смех. Подпоясывайся лучше.

Потом глаза его вспыхнули огнем: — Ничего! Ничего! Придет время, и всех этих грабителей, всех панов и подпанков сметет народ, как ветер полову. «И нужно миром, обществом обух укрепить, да хорошо наточить топор — да и тогда уже будить». Не мои слова. Я так сказать не способен. Тараса Шевченко слова…

— Это того, что у Пашковской жил?

— Того самого, сынок. Великого Кобзаря нашего.

— Добрый человек. Всю детвору приорскую угощал. Целый воз подарков, когда уезжал вчера, раздал: и мне сопелка калиновая досталась. Вот погодите, я вам покажу. Она у меня в тайнике, тут недалеко, в дупле. Я мигом! — Хихиня вскочил и исчез за кустами.

«О! Нужно сейчас! Потому что, может, подходящего момента не будет», — мелькнуло у меня, и почувствовал, как сразу налилось тяжестью мое тело.

— Дядя! — зачем-то шепотом сказал я.

Дядька Никола обернулся и удивленно округлил глаза:

— Во! А ты откуда! Кто такой?

— Об этом потом. Извините, некогда. А сейчас слушайте, что я вам скажу. Ваш племянник, который побежал за сопелкой, перед смертью просил сказать вам, что сбылись слова Тараса Шевченко: смел таки народ господ, как ветер полову, дожил он до революции и… — Я говорил быстро, спешил, чтобы успеть сказать все, пока не прибежал Хихиня.

Глаза дядьки Николы округлились еще больше:

— Перед смертью: Что? Что с ним случилось?

— Да не сейчас! Потом. Через много лет… В тысяча девятьсот семнадцатом…

Я уже думал, что совсем запутался, что дядька Никола ничего не понял. Но он оказался более понятливым, чем я думал.

— А ты кто такой? — прищурился он. — Цыган? Колдун? Откуда о будущем знаешь?

— Нет. Просто исполняю его предсмертную волю. Только вы ему сейчас это не говорите. Он еще ничего не знает. Это же всё будет через много лет…

В этот момент зашуршали кусты — прибежал Хихиня.

Я не хотел встречаться с ним сейчас лицом к лицу. Я хотел исчезнуть. И я исчез… у-ууф!

В груди у меня ухнуло, перехватило дыхание, словно я прыгнул в пропасть.

…Я стоял рядом с Чаком у домика с мемориальной глыбой, напротив кинотеатра «Кадр».

— Ну, вот… Одно дело сделано, — кивнул Чак.

— А где Елисей Петрович! — оглянулся я.

— Наверно, по своим лесным делам полетел. Да он нам сегодня уже и не нужен. Сегодня мы уже никуда не отправимся. Не те, Стёпа, у меня уже силы, чтобы дважды в день… Извини, едим домой.

И мы сели в восемнадцатый троллейбус и поехали в центр.

Я сидел у окна, смотрел на улицу и думал, вспоминал всё, что только что произошло.

Какие всё-таки удивительные эти мои воображаемые путешествия с таинственным Чаком!

Только что я едва-едва не встретился с Тарасом Шевченко. Еще бы немного, еще бы всего один только день — и встретились бы…

Мог бы вместе с приорской ребятней играть с ним в салки, в жмурки, в чехарду. Шевченко очень любил играть с детьми. И во время пребывания тут, на Куреневке, на Приорке, тогда, в августе 1859 года, он часто с ними, и угощал их, и делал подарки. Об этом во многих книгах пишется.

И мне он мог что-то подарить — сопелку или свистульку.

Так вот на какой сопелке играл тогда дед Хихиня!

А может, она к кому-то попала, когда деда не стало. И сохранилась до наших дней. И кто-то, может, играет на ней, не зная, что это шевченковская сопелка. И еще, может, какие-то подарки Тараса Григорьевича где-то сохранились. А что? Не может разве сохраниться глиняный свисток сто двадцать лет? Вон археологи выкапывают разные глиняные изделия, что по тысячи лет в земле пролежали. А за какие-то сто двадцать лет что ему сделается, свистку?! Вот бы знать где?

… В этот вечер я долго не мог уснуть.

Я лежал на своей раскладушке у окна, смотрел на усеянное звездами небо и думал. Думал про этого воображаемого Елисея Петровича, доброго симпатичного лешего-инспектора по Киеву и Киевской области, который помогает нам с Чаком путешествовать в далекое прошлое. Какое чудо, какая непостижимая вещь человеческое воображение! В нем одинаково ярко живет и то, что есть в жизни, что происходило, и то, чего нет, что не случалось и случится никак не могло.

Прошлым летом, когда я перечитывал всего Дюма, что был в нашей сельской библиотеке, как разыгралось тогда моё воображение! Ужас!.. Это была просто какое-то половодье фантазии, какое-то стихийное бедствие.

Сколько благородных подвигов я совершил!

Сколько коварных, подлых врагов проткнул я своей шпагой!

От скольких несчастий спас рыжую графиню Гафийку Остапчук из седьмого класса!

Загадочный и всемогущий, как граф Монте-Кристо, я совершал свои подвиги тайно и бескорыстно, оставаясь для графини Остапчук неведомым инкогнито.

Мне даже в голову не приходило тогда, что граф Монте-Кристо, можно сказать, из Киева…

Гафийка Остапчук стояла на солнцепеке, прикрыв глаза ладонью, и смотрела на меня.

Я чувствовал себя виноватым перед ней.

Внезапно в мои мечтания ворвалась Туся Мороз.

В длинном белом королевском платье, она сидела под куполом цирка и загадочно улыбалась мне…

«Один дурак кинет топор в воду — десять умных не найдут», — ни с того ни с сего вспомнились дедовы слова.