Всеволод Нестайко - Загадка старого клоуна

Я не узнал Чака. На нем была плохонькая, латаная, какая-то дореволюционная, до пяток свитка, подпоясанная веревкой, полотняные, обтрепанные снизу штаны, на ногах постолы. На лавочке рядом с ним лежал узелок и длинная березовая палка. Прохожие, проходя мимо него, улыбаясь оглядывались.

Заметив удивление на моем лице. Чак успокаивающе кивнул: — Так нужно. Сейчас объясню. Садись.

Я сел, немного смущаясь от любопытных взглядов прохожих.

— Мы с тобою, друг мой, навестим сегодня Григория Савича Сковороду… Не удивляйся. Я долго думал над словами Тимохи Смеяна. Разыскать самим скомороха Терешко Губу — дело безнадежное. Скоморохи — странствующие актеры-весельчаки, предки современных циркачей — появились где-то в XI–XII столетиях, если не раньше, и просуществовали до XVIII столетия. Где этого Губу искать, в каком веке — кто его знает. И вот надумал я посоветоваться с Григорием Савичем Сковородою, одним из наимудрейших и самых интереснейших людей, каких рождала земля наша и видело киевское небо. Ты же хоть знаешь, кто такой Григорий Сковорода?

— Ну, как же… — покраснел я. — «Всякому городу нрав и права…» Мой дед Гриша очень любит эту песню петь. И в кино я когда-то видел, по телевизору, как он у царицы в хоре пел. А потом в Киево-Могилянской академии учился. А потом у какого-то помещика репетитором был. А потом всё бросил и стал странствующим философом и поэтом.

— Правильно. Этот фильм снял Иван Петрович Кавалеридзе, о котором я уже тебе рассказывал. Кинорежиссер, скульптор и писатель. Этот вот памятник тоже его работы. М в Лохвице его памятник Сковороде. И пьесы о Сковороде он писал. Выдающийся, великий человек был Григорий Савич… Такие, может, один раз в тысячу лет рождаются. И поскольку уже мы с тобой путешествуем по времени, не воспользоваться этим и не увидится с Григорием Сковородой было бы непростительно. Если уж он не поможет нам, то никто не поможет. Только не могу я позволить себе появиться перед Сковородою внезапно, из будущего, как мы до сих пор появлялись. Не могу я позволить себе смущать чистую душу мудреца и философа чем-то неизъяснимым и невиданным. Поэтому и отважился на это лицедейство, на этот маскарад. У знакомого костюмера с киностудии попросил эту одежду восемнадцатого века. Выберу подходящий момент, материализуясь незаметно и… А тебе уже, Стёпа, придется оставаться невидимкою…

— Ну что же, — пожал я плечами. — Раз надо… А где Елисей Петрович?

— На дереве. Читает.

Я поднял голову.

Над нами, в густой кроне дерева на ветке сидел Елисей Петрович, легкомысленно болтая ногами и тихонько, как листва шелестит, хихикал, читая какую-то детскую книгу с яркой обложкой. — Что читаете, Елисей Петрович? — спросил я. — Здравствуйте.

Елисей Петрович сдвинул очки на кончик носа, посмотрел вниз на меня.

— А-а… Добрый день! Да это украинские народные сказки «Как дядька черта дурил». Люблю иногда антирелигиозную литературу почитать. Интересно! Хи-хи-хи… Ну что? Будем двигаться? — он спустился с дерева. — Куда сегодня?

Чак переглянулся со мною.

— Нам нужно в 1764 году, к Григорию Савичу Сковороде. Он тогда как раз в Киев приехал с юным другом своим, воспитанником харьковского коллегиума Михаилом Ковалинским. — Ну что же… Поехали! Миг — и всё изменяется вокруг.

Мы стоим в базарной толпе, что собралась у сбитой из досок сцены в три этажа, где происходила прощальная перед каникулами представление студентов академии. На среднем этаже — дела земные, на верхнем — небесные, на нижнем преисподняя. Хохочут зрители, смотря представление. — Прощайте! — сказал нам Елисей Петрович и исчез.

— Не будем терять время, идем в академию, — сказал Чак. — Там-то, наверно, знают, где теперь Сковорода.

Полутемные сводчатые коридоры академии пустые. — Ну, я материализуюсь, — предупредил Чак. — Теперь смогу говорить с тобой только наедине. — Понимаю. Двери одной из аудиторий раскрываются, и вышел какой-то горбун с метлой, — наверно, служитель. Чак поспешил ему навстречу. — Доброго вам дня! — День добрый! — Вы не знаете, сударь, где может быть сейчас Сковорода Григорий Савич? Он сейчас в Киеве. Глаза горбуна засветились приветливо.

— Григорий Савич? Знаю. А как же. Был у нас. И благополучно отбыл вместе с юным другом своим в Печерскую лавру.

— Благодарю почтительнейше. — Чак с достоинством склонил голову и пошел по коридору. Горбун часто закивал: — Пожалуйста! Пожалуйста!

Чак вышел за ворота академии и направился налево к горе, на верху которой возвышалось только построенная, еще кое-где в лесах строительных, хрупкая, легкая, словно невесомая, Андреевская церковь.

Я мог, конечно, легко лететь до горы над домами, но мне не хотелось оставлять Чака одного. И я вместе с ним долго петлял кривыми узким улочками запыленными, по сторонам которых громоздились одна на другую деревянные халупки и на которых даже двум подводами трудно было разминуться.

По пыльной ухабистой дороге спускались с горы подводы, шли богомольцы.

Чак ковылял молча, опираясь на березовую палку, ничем не отличался от сотен таких же нищих в латаных свитках, в постолах, с посохоми и котомками. Долго поднимались мы на гору.

Но вот мы миновали Андреевскую церковь, и знакомый уже мне Михайловский монастырь.

За монастырем дорога пошла вниз, дикий, поросший кустами овраг. Путников стало меньше.

Выбрав время, когда рядом никого не было, Чак сказал, показывая направо:

— Крестовый овраг. Будущий наш Крещатик. А вон там Козье болото, тут теперь площадь Октябрьской революции.

Я смотрел на глухой, заросший кустарником т деревьями овраг, по дну которого извивался ручеек, на поросший камышом заболоченный прудик и не мог поверить, что это то место, где теперь пролегал красавец Крещатик.

— Собственно, Киев тогда не был цельным городом, — сказал Чак. — Было тогда три отдельных города: Подол, Гора (или Верхний город) и Печерск. Из Крестового оврага дорога снова вышла снова пошла вверх.

Мы шли мимо Царского сада (ныне Первомайский), в глубине которого над обрывом вырисовывались изящные контуры только что построенного Царского цворца по проекту того же самого Растрелли, который построил Андреевскую церковь.

— Это еще деревянный дворец, — сказал Чак. — В девятнадцатом веке он сгорит, и его отстроят уже из камня по проекту архитектора Маевского. А вон «Арсенал».

— Где? — удивленно закрутил я головой.

— Да вон, видишь, рабочие землю копают, — улыбнулся Чак. — Это же закладка «Арсенала». Старого. Еще напротив Лавры.

— А-а, правильно! — вспомнил я. — Это же теперь как раз 1764 год, когда был заложен «Арсенал». Экскурсовод говорила… Вот не знал я, что увижу, как закладывают славный киевский «Арсенал».