Дороти Эдвардс - Шалунья-cестричка

— Роза поживёт у меня, пока ты не научишься быть доброй девочкой.

— Не научусь, — донеслось из-под одеяла Шалуньи. Мама унесла куклу.

На следующий день шёл дождь. Под вечер мама гладила бельё и вдруг спросила:

— Где наша проказница? Слишком уж тихо в доме.

Она оставила утюг и пошла в сад. Там было пусто. В сарае тоже никого. Нашлась Шалунья в маминой комнате. Ящик шкафа был выдвинут, коробка — на полу, а кукла-фея в руках Сестрички прыгала то вниз, то вверх — туда-сюда: «ма-ма», «ма-ма»…

— Как ты могла, — рассердилась не на шутку мама, — взять куклу без спросу? Ведь это не твоя игрушка!

— А я хочу! — Шалунья склонила голову набок.

— Положи её на кровать! — сказала мама совсем чужим голосом.

— Не положу, вот.

Мама хотела отобрать у Шалуньи куклу, но тут кукла-фея вылетела в окно… Не потому, что у неё были крылышки. Это Шалунья швырнула её туда. Фея угодила головой прямо в лужу. В ту же минуту Сестричку отправили спать. На неё никто больше не смотрел, словно у нас в семье и не было маленькой девочки.

Мы бросились в сад. Голова у куклы треснула, обломились крылья, а про платье и говорить было нечего. Я заплакала. У меня никогда в жизни не было такой красивой куклы, и я ещё с ней почти не играла.

Когда мы вернулись в комнату, скрипнула дверь и показался курносый нос Шалуньи. Разглядев, что стряслось, Шалунья ушла в коридор и плакала так горько, как могла плакать только очень виноватая девочка. И мы простили её.

— Обещай быть доброй, получишь назад свою Розу, — сказала мама.

Сестричка часто-часто закивала головой. На следующий день мама отнесла обеих кукол в кукольную больницу. Когда их вернули, мы с Сестричкой очень удивились: Роза смотрела на нас большими карими глазами, её светлые локоны были завиты. Сказать правду, Сестричка привыкла к Розе, лишь когда у той снова вылезли волосы и стерся нос. Но уже никто больше не слышал сердитого голоса Шалуньи.

А я сразу полюбила свою куклу. Она перестала быть феей. Мама сшила ей желтое платье и капор и белый передник. Я придумала ей имя — Анабелла, ведь у феи даже имени не было.

И главное, я теперь играла с ней сколько хотела!

Однажды мы проснулись и не узнали наш дом — в нём всё было вверх тормашками: на столе под большой старой простынёй громоздились стулья, занавески с окон исчезли. Куда-то пропали стенные часы и две картины…

— Какой у нас сегодня дом чудно-ой! — пропела Сестричка.

— Скоро придёт трубочист, вот я и подготовила всё, — объяснила мама.

Сестричка ещё никогда не видела трубочиста. Она стала прыгать по комнате и приговаривать:

— Трубо-чист, трубо-чист! К нам приедет трубо-чист! Немного погодя она вдруг спохватилась: — А завтрак всё-таки будет?

— Сегодня тепло, — улыбнулась мама, — давайте позавтракаем в саду.

Мы сели на ступеньки чёрного хода, стали уплетать хлеб с крутым яйцом и запивать молоком.

До чего же хорошо утром сидеть на тёплой от солнца лестнице и смотреть по сторонам! Никогда у нас не бывало прежде такого вкусного завтрака.

Только мы стряхнули с платьев крошки, как в ворота вошёл человек.

— Его-то мы и ждём, — негромко сказала мама. — И если ты, — она взглянула на притихшую младшую дочку, — не будешь шалить, я позволю тебе посмотреть, как чистят трубы.

Сестричке укрыли косынкой волосы, надели фартук, и она побежала к трубочисту. Он прикрутил к щётке-ёршику длинную ручку, а к ней ещё одну и стал проталкивать ёршик в каминную трубу всё дальше и дальше.

Шалунья присела на корточки: очень ей хотелось видеть, как щётка уползает вверх. Едва от ручки оставался виден небольшой конец, трубочист прикручивал к нему новые и новые ручки, и щётка забиралась всё выше.

Шалунья сидела рядом, затаясь, как мышка. Трубочист наконец улыбнулся:

— Какая же ты тихоня! А язычок у тебя есть?

Сестричка быстро высунула язык и засмеялась. А с ней вместе и трубочист. С этой минуты Сестричка не закрывала рта. О чём только она не расспрашивала: про трубы и про щётки, про сажу, про кошек, которые бегают по крышам, и про ворон тоже…

Трубочист отвечал не спеша, занимаясь своим делом. Потом он вытащил щётку и показал на сажу, которую собрал из трубы:

— Скажи папе, чтобы он рассыпал сажу по саду. Любая мошка улетит.

Когда трубочист ушёл, Сестричка побежала к маме, потому что ей ещё многое хотелось спросить, но мама приводила дом в порядок.

— Сейчас мне некогда, — сказала она. — Потом всё расскажу. Иди поиграй сама.

А Сестричке не терпелось узнать, во всех ли трубах копится сажа, откуда она берётся, отчего чёрная и ещё тысячу всяких вещей.

Шалунья заглянула в камин нашей спальни. Но там было черным-черно, ничего не разберёшь.

Вдруг Сестричка вспомнила про метёлку из перьев на длинной ручке. Ею мама обирала паутину по углам.

Сестричка просунула её в трубу. Фрх-х! Мягкими хлопьями, чёрной пылью полетела из трубы сажа в очаг камина. Насыпалось много, даже на пол.

Тут Шалунья испугалась и придумала спрятать сажу. В самый дальний, в самый тёмный угол под кровать, вот куда! Она собрала целую пригоршню, подбежала к кровати. Но какое же длинное на кровати покрывало!

Сестричка стряхнула сажу на пол, подняла покрывало и замерла: на белом покрывале жирно чернели следы от её пальцев.

Шалунье стало страшно. Со всех ног Сестричка бросилась к маме, обхватила мамину юбку чёрными ладошками, уткнула в колени лицо и заплакала.

— Пожалуйста, поругай меня, мамочка! Пожалуйста, поругай!

Ей было так стыдно, что она никак не могла поднять голову и посмотреть маме в глаза.

Мы все трое ещё долго-долго оттирали и отмывали с ладоней и щёк Сестрички сажу.

Потом Сестричка помогала маме: накрывала стол, уносила грязную посуду, снимала с верёвок высохшее бельё и складывала бережно в комнате и переделала ещё очень-очень много дел.