Элизабет Йетс - Амос Счастливчик, свободный человек

Уже через полчаса Амос ехал в повозке с мистером Ричардсоном. Он попрощался с домом, где прошли пятнадцать лет его жизни. Он пообещал миссис Копленд писать, сказал, что никогда ее не забудет. Он не знал, что его ждет, но само его имя — добрый знак. До сих пор у него была счастливая судьба. Удача к нему вернется.

Ихавод Ричардсон взглянул на чернокожего спутника — прямая спина, голова высоко поднята.

— Я хорошую вещь сразу узнаю, — усмехнулся он, подстегнул лошадь, и колеса повозки загрохотали по дороге в Вуберн.

Ихавод Ричардсон был неплохим человеком, правда, строгим и несклонным к пустой болтовне. Он и раньше держал рабов и гордился тем, что знает, как с ними обращаться: всю неделю учить ремеслу, а по воскресеньям преподать урок христианства; платить не столько, сколько белым, но все же по справедливости; вознаграждать за службу и отпускать на свободу раньше, чем они состарятся и не смогут этой свободой насладиться.

Добравшись к вечеру до Вуберна, Ихавод Ричардсон, кожевник, и Амос Счастливчик, невольник, даже не обменявшись и десятком слов, все же знали друг о друге немало: оба понимали, что работать вместе будет неплохо.

Мистер Ричардсон вошел в дом поздороваться с женой и детьми, а Амос отправился на конюшню — распрячь лошадь. Потом хозяин показал новому рабу-подмастерью его угол, предупредил — утренняя молитва и завтрак в половине шестого. Амос помедлил в дверях, хозяин решил, что новичок чего-то недопонял, но Амос только улыбнулся и задал вопрос, который беспокоил его с самого утра.

— Благодарю вас, — начал он почтительно, а потом добавил смелее. — Пожалуйста, скажите мне, когда газета объявит, что к бостонской пристани пришел корабль из Африки. И если мне случится отвозить кожу в город, нельзя ли поехать туда в тот самый день?

Мистер Ричардсон прищелкнул языком:

— Теперь совсем не так много кораблей с живым товаром. Не сравнить, как раньше, Амос, но я тебе скажу, если что услышу, — тут он строго нахмурился. — Только если будешь себя хорошо вести.

Амос понимающе кивнул. Одно он знал наверняка — рабу неоткуда ждать чего-либо

доброго, разве что в награду за примерное поведение. Он взял протянутую ему свечу и тарелку с ужином, вышел на лужайку, поросшую травой. Недалеко от дома стоял просторный сарай — там были устроены мастерские. Здесь ему придется жить, пока он служит в этом доме.

До слуха Ихавода Ричардсона донеслось пение раба. Амос уже задул свечку, чтобы не расходовать ее понапрасну, но еще долго пел в темноте.

— Если бы эти чернокожие ничего не делали, а только бы пели свои песни, их и тогда бы стоило кормить, — сказала жена хозяина, прислушиваясь. — Но все равно, пока они в неволе — словно пение птички в клетке.

— Он получит свободу — дай срок, но не раньше, чем отработает то, что за него заплачено.

Шли годы. Амос выучился кожевенному ремеслу, стал превосходно разбираться в кожах, сделался, как когда-то у благодушного квакера в Бостоне, незаменимым человеком в доме Ричардсонов. Амос был добрым христианином, а значит, уже оправдал большую часть издержек мистера Ричардсона. Воскресным утром Амос проводил в церкви два долгих часа, а потом возвращался туда после обеда, соблюдая предписания субботнего покоя даже и тогда, когда за ним не следило зоркое око проповедника.

Амос удивлялся тому, сколько внимания белые люди оказывают дню воскресному. Еще удивительнее, что им так важен цвет твоей кожи. Для Амоса, в его понимании Господа, каждый день был Божьим днем. Ему хотелось оставаться добрым христианином не только в молельном доме, но и в кожевенной мастерской. Ему хотелось любить не только тех, кто похож на него, но и всех остальных. Наверно, он так и умрет, не поняв, отчего белые люди так обеспокоены цветом кожи. Он не сердился и не возмущался, как многие другие рабы, просто он никак не мог понять, в чем тут дело. Но в мире немало того, чего ему не понять, и с каждым годом жизнь становилась все удивительней, ибо настало время больших перемен.

Колонии кипели и бурлили. Налоги росли, становились все более и более несправедливыми. Росла и тирания заокеанских властителей. Слово «свобода» согревало сердца людей, не сходило с уст. С небывалой быстротой мысль о новой стране завоевывала умы людей. Сила, набранная в покорении диких лесов, теперь пробовала себя в борьбе за независимость.

Мистер Ричардсон время от времени видел в газетах объявление о том, что в Бостон прибывают корабли с «живым товаром». Он помнил обещание, данное рабу, и посылал его с грузом кожи в Бостон именно в эти дни. Ему в том не было никакого убытка. Он давно уже понял, что Амос выторговывает лучшую цену, чем он сам. Со временем он поручил подмастерью заниматься всей продажей кожи. Он давал рабу бумагу, свидетельствующую о том, что тот послан с поручением. Иначе, если Амосу пришлось бы задержаться и его бы заметили на улице после девяти вечера, не миновать ему порки в полицейском участке, что он там ни говори в свое оправдание.

Амос не только следил за газетными сообщениями, он читал и частные объявления о продаже отдельных рабов или о намечающихся торгах. В особой книжечке, которую всегда носил с собой, он отмечал, когда состоятся эти продажи. Одно такое объявление его особенно заинтересовало.

Продаются три негра и две негритянки.

Товар можно посмотреть в доме мистера Иосии Гринвуда, что на Центральной улице.

Живой товар часто выставляли на обозрение в жилых домах и тавернах, и Амос мог зайти туда без труда. Вот и сейчас он отправился в дом на Центральной улице и попытался поговорить с африканскими невольниками, терпеливо и бесстрастно взирающими на обмен денег, в результате которого у них появится новое пристанище и работа. Они ни слова не говорили по-английски, а Амос помнил лишь несколько фраз на своем родном языке. Он всегда очень жалел, что не смог удержать в памяти больше слов языка Ат-мун-ши. Выучившись писать по-английски, он попытался вспомнить полузабытые слова и записать их для себя, но почти ничего не приходило на ум. Как ни хотелось ему снова обрести свой родной язык, тот почти полностью стерся из памяти.

Темные лица рабов, сидевших на кухне у мистера Иосии Гринвуда, повернулись в сторону пришельца. Амос протянул руки, ему так хотелось сказать им, что хорошая жизнь еще возможна. Но лица по-прежнему ничего не выражали, и Амос подумал — даже понимай они его речь, все равно бы ему не поверили. Большинство африканцев успевало так настрадаться за время путешествия, что любой белый казался им врагом.