Энн Брешерс - Третье лето Союза «Волшебные штаны»

— Ладно. Спокойно. У него есть мобильный?

— Есть, но он не отвечает! Наверное, летит в самолете, или у него села батарейка, а тот, кто обещал дать ему зарядное устройство, не сделал этого.

— На работу звонила? — Кармен видела, что Вин очень хочет ей помочь. Да, он определенно хороший человек.

— Там автоответчик. Секретарша ушла на обед, и, наверное, мне придется туда поехать. — Кармен помрачнела: — А какие еще варианты?

— Можно мне с тобой? — вдруг спросил Вин.

— Ты правда хочешь?

— Да.

Кармен бежала к своей машине, Вин следом.

— Ты можешь отпроситься с работы?

— У меня сейчас перерыв, а старички-бодрячки проживут один день без моей болтовни и карманных денег.

— Точно?

Вин так серьезно посмотрел на нее, будто они собирались спуститься на дно Атлантического океана.

— Точно. Точно-точно-точно.

Они прыгнули в машину, словно Старски и Хатч, и в считанные минуты домчались до офиса Дэвида.

Миссис Бэрри ласково поздоровалась с Кармен, и та на ходу объяснила, куда и зачем направляется. Кристина работала в этой фирме сто лет, так что Кармен все хорошо знали.

Кармен и Вин, запыхавшись, ворвались в кабинет Ирен, и, к счастью, та вернулась с обеда минут через десять.

— В чем дело, Кармен? — спросила она с удивлением, глядя на девушку в бандане и пляжных тапочках.

— Нам нужен Дэвид! — требовательно заявила Кармен. — Моя мама вот-вот родит, только никому не говорите.

Ирен, добросовестная секретарша, поняла, что не надо задавать лишних вопросов, и быстро застучала пальцами по клавиатуре.

Иногда Кармен казалось, что ее мать — кумир всех секретарш, потому что без особых усилий завоевала любовь молодого красивого перспективного адвоката.

— Сегодня днем у него встреча в Трентоне. Там он возьмет машину и поедет в Филадельфию, там же и переночует. Утром совещание, а потом он собирался домой. Хотя нет, подожди. Он говорил, что хочет по дороге заехать к матери.

Кармен задумалась:

— У вас есть номер офиса в Трентоне?

— Да. — Ирен тут же набрала его и, поговорив с кем-то, сообщила: — Дэвид уже уехал.

— Ох. — Кармен в отчаянии принялась грызть палец. — А гараж?

— Секунду. — Ирен позвонила. — Дэвид взял машину и уехал минут двадцать назад.

— Черт! — пробормотала Кармен, шагая взад-вперед, и вдруг поняла, что Вин внимательно ее разглядывает. Ну и пусть, ей уже не до имиджа Хорошей Кармен. — А у вас есть телефон мамы Дэвида?

Ирен задумалась:

— Боюсь, что нет. — Она просмотрела органайзер. — Прости, нет.

— Можете адрес?

Ирен покачала головой:

— Ты знаешь, как зовут его отчима?

Кармен должна была знать, но это имя напрочь вылетело у нее из головы, равно как и девяносто процентов из того, что говорил Дэвид.

— Давайте оставим сообщение в гостинице Филадельфии, — предложил Вин.

Ирен кивнула:

— Он еще не приехал туда, но позвонит, когда будет на подходе.

Кармен лихорадочно размышляла:

— Пожалуйста, позвоните еще раз в гараж, где Дэвид взял машину.

Ирен послушно набрала номер и передала Кармен трубку.

Поговорив несколько минут, Кармен радостно улыбнулась Ирен и Вину:

— Ну вот, уже кое-что. Они не могут связаться с Дэвидом, но вычислили, где он сейчас.

— Что, серьезно? — Вин явно был под впечатлением.

— Да. В общем, спасибо Господу за спутниковые системы навигации, — хмыкнула она.

Вин улыбнулся.

— Сколько ехать до Дауингтона? — спросил он. Ирен слегка пожала плечами:

— Думаю, часа полтора.

Вин и Кармен переглянулись:

— Ну что, поехали, — сказал Вин.

— Правда? — спросила Кармен, не веря, что он добровольно хочет во всем этом участвовать. — Ты точно хочешь со мной?

В его взгляде она прочла нетерпение.

— Точно, Кармен.

Лена осторожно зашла в кабинет отца, словно боялась, что он швырнет в нее пресс-папье или сделает что-нибудь в этом роде.

Он сидел за столом, разбирая бумагу и, как всегда, слушая Пола Симона, творения которого Лена не считала музыкой.

Отец посмотрел на нее поверх очков и убавил звук.

— Можно я тебя нарисую? — выдохнула Лена. Она так много раз произносила про себя эту фразу, что уже не понимала ее смысл.

Мистер Калигарис указал дочери на свободный стул напротив его кресла. Видимо, он был готов к этому — вернее, его подготовила жена.

Лена взяла с собой этюдник и села, зажав уголь в потной от волнения ладони.

— Не обращай на меня внимания, — произнесла она еще одну отрепетированную фразу.

Он кивнул и опять занялся своими бумагами, но Лена видела, что он старается держать голову прямо и делать меньше движений. Стекла его очков отсвечивали, так что казалось, будто он сидит с закрытыми глазами.

Сдерживая страх, Лена долго и пристально смотрела на отца и наконец увидела то, что хотела и могла нарисовать: его злость. Да, она видела и чувствовала эту злость, но не знала, как ее изобразить.

Художникам известно, что рисунок получается не совсем таким, как задумываешь. Например, хочешь нарисовать воду и думаешь, что нужны только синяя и зеленая краски. А потом оказывается, что нужна серая, коричневая и белая, а возможно, даже желтая и красная. А в следующий раз — какие-нибудь другие цвета. Нельзя дважды одинаково нарисовать одну и ту же воду.

Лена вспомнила, как однажды в Джорджтауне они с мамой долго смотрели, как рисует художник. А потом Лена спросила, почему у него на холсте только коричневая краска.

Ребенку объясняют, что мир — это набор простых геометрических фигур и столь же простых цветов («Лена уже выучила все цвета!»). Всю оставшуюся жизнь приходится переучиваться. Лена понимала, что первые десять лет — годы благостного неведения, а следующие семьдесят — сплошных сложностей.

Итак, Лена видела отца через призму своего отношения к нему. Она хотела изобразить его злость и таким образом освободиться от страха, но теперь понимала, что это ничего не даст.

Она смотрела и смотрела на отца, не мигая, пока перед глазами у нее не поплыли круги. Господи, как ей хотелось понять, что он из себя представляет! Но правда постигается с трудом и чаще всего совершенно неожиданно.

Лена отвела взгляд, прикрыла глаза, потом снова открыла и посмотрела на отца. Ну где же ты, правда? Оглядев комнату, она вернулась к портрету. Кажется, она кое-что поняла. Осторожно, чтобы не спугнуть истину, она принялась рисовать, представляя, что ее рукой водят неведомые силы.

Теперь лицо отца представлялось ей картой с темными впадинами глаз и возвышенностями скул. Разве можно бояться карты? Лена осмелела.

Вдруг что-то изменилось. Уголок его рта дернулся. Потом еще раз. Лена перестала бояться, но, может, боялся он?

Лена снова погрузилась в размышления, не теряя при этом трезвости ума. В конце концов, любой шедевр — это всегда несочетаемое сочетание субъективности и объективности.